Инкарнация

– Стоп! – сказал он сам себе. – Смех! Да, да. Смех! Всё дело не в словах и действии, всё дело в смехе. Именно в манере смеха.

От неожиданного прозрения он встал и нервно заходил по комнате. Александр Николаевич вдруг понял, точнее, вспомнил, чьим смехом смеялась мать в этом странном сне. Зоя! Вот что скрывал в себе сон. Зоя. Да. Только она могла так смеяться. Тихо. По-детски. Рассыпчато. «Благостно» – вспомнил он её любимую приговорку. Так он иногда её и звал про себя – «Благостная».

Александр Николаевич вдруг мгновенно понял, что ему надлежит сделать. Понял кого и в кого необходимо инкарнировать. От этой мысли ему сделалось не по себе. Мать, Зоя.…Возможна ли такая комбинация? Как это может быть? Да и согласится ли Зоя? Согласится ли она стать той формой, что готова будет принять в себя иное содержание? Как странно это звучит в отношении матери… – иное содержание…. Странно и страшно. И какова она сейчас, Зоя?…

Никому в своей жизни Александр Николаевич не посвящал столько чувств и мыслей, как Зое и матери. Эти два человека были и его болью, и его счастьем. И Женька напомнил ему о ней. Надо ехать к Зое. Сколько они не виделись? Около десяти лет? Да. Пожалуй. Как она сейчас? Иногда он звонил ей. Где-то в полгода раз. Чтобы убедиться, что она жива и что с ней ничего плохого не случилось. Послушав её – Алё! Алё! – он обрывал связь.

Всё верно. Она и только она. Надо ехать к ней. И ехать не медля. Ни один человек, кроме неё, не поймёт его и не согласится на участие в таком эксперименте. Даже на Полину рассчитывать трудно, хотя её пристальные, всё говорящие взгляды, обращаемые на него при их встречах, говорили ему о многом. Понимание, в данном случае, есть главное. Он постарается уговорить её. Хотя это будет не просто.

– Завтра же еду, – решил он. – Поговорю с Женькой и еду.

Он сам не понимал почему, но колесо его эксперимента требовало обязательного увеличения скорости. Если не сейчас, то и никогда! Словно кто-то извне давил на него, приговаривая: «Быстрей! Не останавливайся. Появился шанс. Части условия совпали. Пора!»

Поздно вечером того же дня, после посещения выставки, сидя перед камином, они обсуждали детали предстоящего эксперимента. Евгений Михайлович согласился по мере сил помогать его учёному другу. Более того, предоставил в его распоряжение свою «Ниву».

Александр Николаевич рассказал о своём плане привлечь к своим опытам Зою. И может быть, Полину, в качестве дублёра, если вдруг Зоя передумает.

На следующий день электропоезд мчал его в небольшой древний городишко, где на первом этаже пятиэтажного дома, в однокомнатной квартире, одиноко жила женщина, от согласия которой зависела судьба его эксперимента, судьба его личной жизни.

Но, пока ничего не ведая, она усердно читала книги святых отцов и философов-богословов. Когда-то очень давно он привёл её ещё девчонкой в церковь, посмотреть росписи, по совету, тогда ещё мальчишки, его друга, Женьки, тем самым, невзначай, обнаружив в её сердце тягу к религии. Впереди был не один час пути и Александр Николаевич, наполненный чувствами предстоящей встречи, предался воспоминаниям.

Впервые он увидел её в дверном проёме. Он сидел за столом, когда открылась входная дверь. С улицы в полумрак помещения ворвалось солнце, и в его сиянии, вся просвечиваемая им, стояла она. И было не совсем ясно, то ли свет её объял и содержит в себе, то ли это она лучится охапками света. Платье казалось прозрачным. Стройный, изящно изогнутый силуэт тела завораживал. Тогда он буквально потерял дар речи.

Её простодушное личико сияло. Голос её и манера говорить моментально покорили его. Они стали встречаться. У них было любимое место для встреч. На высокой лестнице, спускающейся к реке. Она спускалась к нему с её вершины, а он, восторженный и радостный, поднимался ей на встречу. Потом они шли вдоль реки к лесу, и не было для него минут более счастливых. Так продолжалось…

Звуки гармошки нарушили его воспоминания.

В вагон вошёл слепой гармонист. Не по росту большая куртка. Большие чёрные очки. Длинные тёмные волосы. На худощавом лице шрамы, как от ожогов. Под локтем свисал матерчатый мешочек, в который сочувствующие сами опускали деньги. В основном, конечно, мелочь. Играл он не очень искусно, но на это никто не обращал внимания. Наигрывая мелодии всем известных песен, он протискивался между рядами. Люди в тамбурах открывали ему межвагонные двери. А он просто шёл и играл. Он даже не благодарил никого и ни за что.

Александр Николаевич встал и, сунув в его мешочек деньги, вернулся на своё место у окна.

– Одет безвкусно, но чисто и аккуратно, – отметил он. – Значит, есть кому ухаживать за ним. Игра простого деревенского парня, возможно, когда-то первого парня на деревне. Игра измученной русской души, умеющей боль и горечь жизни обращать в личное веселье.