Инквизиция: царство страха

То обстоятельство, что некоторые из несчастных находили убежище в церкви, то, что их пришлось оттаскивать от христианских икон, говорит само за себя. Есть и иной факт: некоторые «старые христиане» сводили счеты со своими врагами, обвиняя их в том, что те были конверсос, после чего натравливали на них толпу. В Португалии свирепствовала эпидемия чумы, страну охватила массовая истерия. В Лиссабоне в 1504 г. и в Эворе в 1505 г. уже произошли первые мятежи против конверсос[262]. После событий в Испании иберийские общества знали, когда и где следует открыть выпускной клапан в такие кризисные времена.

Хотя мятежи 1506 г. не имеют никакого отношения непосредственно к инквизиции, подражание аутодафе показывает: португальцы отлично знали о том, что происходит в Испании. И они были готовы последовать этому примеру. Нетерпимость, некогда изобретенная в Испании, с легкостью пошла на экспорт. А то, что она привьется в Португалии, оказалось лишь вопросом времени.

И вновь объект преследования создало само общество, допустив грубый произвол и совершив насилие над «внутренним врагом».

Эвора, 1545-48 гг.

Спасение Альвару де Лэана после совершенной попытки самоубийства закончилось двухлетней безвыходной ситуацией. Адвокаты Альвару пытались доказать, что он впал в безумие, но прокурор отвергал все доводы защиты. Обвиняемый действовал как человек, обладающий здравым смыслом, когда речь шла о делах, когда он давал признательные показания. «В нем не имелось вообще ничего безумного. Это, всего-навсего, еретические проявления…»[263]

Существовал метод растягивания по времени дел в инквизиции. Чем дольше сидели обвиняемые в тюрьме, тем выше оказывалась вероятность того, что они начинали «выдавать» себя перед товарищами по несчастью. Порой эти сотоварищи сами приходили в такое отчаяние, что начинали придумывать различные истории о других заключенных. Но еще страшнее становилось мучительное стремление добиться благосклонности судей. И люди часто только радовались возможности предать друзей по тюремной камере.

По делу Альвару де Лэана один из заключенных выступил с заявлением о том, будто Лэан утверждал: до наступления 1550 г. явится Мессия, а «старым христианам» придется раскаяться в своем недостойном обращении с конверсос. Альвару, как говорили, оказывал поддержку всем заключенным, которые отказывались покаяться. Он проявлял чрезмерно враждебное отношение к тем, кто содействовал процессу инквизиторского следствия. Один из заключенных сказал ему:

— Наш Господь и Спаситель Иисус Христос скоро заберет нас отсюда.

На это, как говорят, Лэан ответил:

— Ты единственный, кого Он заберет.

Это означало: «Ты единственный, кто верит в Него»[264].

Сначала Лэан отрицал все. Затем обвинил во всем свою жену Лианор: «Это она сохраняла иудаизм в семейном доме, а я всегда был хорошим христианином».

Потом обвиняемый сказал, что Лианор полностью выполняла все, что предписано Моисеем, а его обвинили люди из городов Кортикош и Могадору только из зависти к богатству. Именно поэтому его и не любили.

Как только инквизиторы услышали подобное, они поняли, что получили этого человека. Заключенные часто начинали с обвинения своих самых близких и дорогих людей, а затем наконец-то признавались, что и сами были еретиками, постоянно распространяющими клеветнические слухи.

Так произошло и с Альвару. Он, хотя и очень поздно, признался, что посещал тайную синагогу в Могадору и соблюдал день отдохновения в субботу. Однако обвиняемый заявил, что теперь стал хорошим христианином, что искренне раскаялся и обратился в единую веру Португалии[265].

Для инквизиторов покаяние было именно тем, что требовалось. С точки зрения теологии оно означало, что грешник принял свой грех и понял возможность искупить его. С физиологической точки зрения раскаяние становилось триумфом воли инквизиторов над волей заключенного, признанием обвиняемым своего собственного бессилия.

Итак, Альвару согласился: он был еретиком, который своими идеями подрывал национальную самобытность. Он не оказался «нашим». Обвиняемый признался и покаялся во всем, что нужно инквизиции — в том, что ее служители хотели услышать от него.

Многие особенности, которые часто встречаются в документах инквизиции, ярко выражены в деле Альвару де Лэана. Мы видим, как семейные узы становятся ничем при инквизиторских процессах, когда муж мог обвинить свою жену, чтобы самому выглядеть менее виновным. Дружба, завязавшаяся в застенках инквизиции, часто приводила в итоге к отвратительной мотивации: заключенные заявляли о преступлениях друг друга, а теологическую подоплеку «ереси» они почти никогда не понимали. Разговоры начинались с намерения вытащить друг друга и с надежды на то, что кого-то можно обвинить, не прибегая ни к каким преувеличениям или простой лжи.