Инспектор и «Соловей»

ПОБЕГ

Солнце клонилось к закату. Теплый апрельский денек разморил уставших людей. Многие сбросили ватники, куртки, шапки, подставив ласковым лучам стриженые головы. Работа шла ни шатко ни валко. И люди, работавшие в карьере, и те, кто стоял на сторожевых вышках, чутко прислушивались к неугомонному весеннему шуму березового колка.

Там, за колючей проволокой, за вышками, была воля: можно было поваляться на зеленой травке, разжечь костер и спечь в горячей золе картошку, а потом с наслаждением съесть ее. Можно было делать что угодно. Именно делать что угодно. Об этом мечтают все, кто находится в пространстве, ограниченном колючей проволокой и сторожевыми вышками.

Владимира Броницкого и Вячеслава Канарейкина судьба свела в колонии строгого режима. Первому предстояло пробыть здесь десять лет, а второму — пятнадцать. Броницкий осужден за грабежи и насилие, Канарейкин в пьяном виде убил человека, который помешал ему спрятать украденное добро.

Жесткие нары по ночам натужно скрипели. Приятели, переворачиваясь с боку на бок, тайком обсуждали планы выхода на волю. Очень им хотелось еще покуражиться на свободе, допить недопитое, отомстить тем, кто упрятал их за колючую проволоку. Варианты один смелее другого составлялись на скрипучих нарах, но тотчас отбрасывались, как невыполнимые. Ни днем, ни ночью не дремлет охрана, три ряда колючей проволоки, сторожевые псы… Такой заслон пройти невозможно. Нужно придумать какой-то способ… Рыжеватый Броницкий, здоровенный Канарейкин — опытные преступники. На воле после каждого дела им ничего не стоило обмануть, перехитрить преследователей, повести их по ложному следу, подолгу скрываться от возмездия. И только случайность или преждевременная самоуспокоенность приводили к провалу. А в колонии вся их изворотливость, уменье маскироваться пока не давали возможности осуществить задуманный побег.

И все же мысль о воле не давала покоя. Все, что они делали в колонии — каждый шаг на работе, выход на медосмотр, — все было связано с мыслью о побеге. Между ними и охранниками шла незримая война. Осужденные, как волки, следили за вооруженными людьми, в глазах была мольба: зазевайся на минутку, оступись на один шаг и я вцеплюсь тебе в горло, использую твою оплошность, и вырвусь отсюда. И эта обоюдная настороженность не прекращалась ни на одну секунду.

…В тот апрельский день работа в карьере уже подходила к концу. Как обычно, многие уже перекуривали на обочине дороги, ожидая команду к построению. На железнодорожной ветке показался маневровый паровоз с двумя товарными вагонами.

Паровоз отцепили, и он, попыхивая облачками пара, укатил в глубь зоны. Появившийся в карьере начальник скомандовал:

— Все на разгрузку.

Послышались робкие возражения, что пора заканчивать работу, а разгрузка займет несколько часов.

— Быстрее закончите разгрузку и вернетесь в бараки. Предупреждаю, паровоз вернется через час.

Броницкий и Канарейкин вместе с другими начали выгружать ящики. Когда вагоны уже были почти пусты, Броницкий заметил под потолком металлические перекладины. Только глазами показал своему напарнику. Тот без слов все понял.

— Выдержат двоих? — спросил шепотом.

Броницкий повис на одной. Затем тихонько спустился к Канарейкину.

— Как только подойдет паровоз, надо пробраться в вагон. Оставь здесь фуфайку. Если спросят, — забыли в вагоне.

— А если на пропускной задержат?

— Скажем: не могли с полок слезть. Кореш, считай дело сделано. На воле стопочку поставишь мне.

Паровоз подкатил, когда уже наступили сумерки. Броницкий и Канарейкин сумели незаметно залезть в вагон. Подставлена спина Канарейкина, и Броницкий примостился на железной перекладине, а потом подтянул Канарейкина. Едва они пристроились, с грохотом отошла дверь вагона и луч фонарика начал обшаривать вагон. Вот он медленно движется вдоль стен, задерживается в углу, ползет по другой стене. А приятели там, под потолком, замерли, затаив дыхание. Если бы они могли в этот миг слиться с досками, раствориться в них, то сделали бы это с радостью. Видимо, охранник не знал о перекладинах под потолком. Осмотрев вагон, он спрыгнул на насыпь, толкнул дверь, и она с металлическим визгом захлопнулась. Паровоз торопливо пробасил, и маленький состав, почти с места набрав скорость, удалился.

Пустой вагон довольно сильно раскачивало. На перекладине сидеть было неудобно. Затекли ноги, ныли спины, и Канарейкин уже собрался спрыгнуть на пол, но Броницкий навалился на него корпусом, прокричал в самое ухо:

— Будет еще одна проверка. Сиди не дыши.

И в самом деле поезд замедлил ход. А вскоре совсем остановился. Кто-то отворил дверь. И по вагону опять пошел гулять луч фонаря. Броницкому и Канарейкину этот маленький снопик света сейчас казался страшнее приставленного к горлу ножа. И снова как завороженные провожают две пары глаз красноватый лучик — уткнется он в них или мимо пройдет? Страх им неведом. На карту поставлена давняя мечта о воле. С насыпи послышался голос:

— Не возись. Проверяли уж. Пусто там.