Инспектор Лосев

— Да, слыхал.

— Вот, вот. Я, например, люблю книги, где большая любовь, благородная, чистая, чтобы хоть на минуту забыться, унестись. А философия, она для пожилых. А Верочка вот по-другому смотрела. Она говорила, есть люди интеллигентные, образованные, а есть полуинтеллигентные, полуобразованные. И вот эти «полу», значит, опаснее, чем совсем необразованные. Чепуха, правда? Хорошо одеться, красиво квартиру обставить — это что, не интеллигентность разве? В человеке все должно быть красиво — и тело, и душа, и одежда. Это же Горький сказал. Или Чехов, я точно не помню. Но разве теперь я Верочке что-нибудь докажу? — Нина глотает слезы. — Разве она меня услышит?

Ох, что-то много было недосказано и недоспорено между сестрами. И это даже сейчас гложет Нину, не дает ей покоя.

Вот ушла из жизни тихая, скромная, мечтательная, совсем непрактичная девушка, а с каким волнением и беспокойством, что ли, вспоминают ее самые разные люди, словно растревожила она их чем-то.

— Скажите, — снова спрашиваю я, — а были у Веры какие-нибудь неприятности в последнее время? Или какая-нибудь беда?

— Вы знаете, — Нина поднимает на меня полные слез глаза, — она же из всего делала трагедию, из каждого пустяка.

— Ну, например.

— Например? Вот хотя бы поухаживает за ней ее начальник, подарок какой-нибудь сделает. Уже трагедия. И брать, конечно, не желает. А ведь он тоже мужчина. Ему молодая и красивая женщина не безразлична. И что тут такого, правда?

— Подарок подарку рознь, — туманно отвечаю я.

— Вот именно! — подхватывает Нина и даже всплескивает руками. — Ведь не дом, не автомобиль дарит. Не разорится из-за нее. Только ради внимания, пустяк какой-нибудь.

— Что же он ей, например, дарил?

— Пытался. Я же вам говорю: она ничего не принимала.

— Ну, пытался.

— Прелестную сумочку, например. Мы потом такую у одной иностранки видели, Вера мне показала. Умереть можно, какая сумочка. Ну, что еще? Да? Шкурку на воротник хотел подарить. Норку. Ему откуда-то привезли. Ну, всякую мелочь еще. То помаду, то пудру заграничную. А однажды путевку хотел подарить.

— Дорогие, однако, подарки, — замечаю я.

— Вы что думаете, у них связь была? — оскорбляется Нина.

— Ну что вы! Просто удивляюсь.

Я и в самом деле удивляюсь. С какой стати Меншутин преподносил своей секретарше такие подарки? Пытался ухаживать? Уж не из-за этого ли… Да нет, чепуха! Она его благополучно отшила, после чего он даже познакомил ее с женой и разыгрывал из себя эдакого старшего друга. Ну, была минутная слабость у человека, увлекся. А потом одумался. С кем не случается! Да, конечно, скорей всего так и было.

— Кто еще за Верой ухаживал, вы не знаете?

— Нет, — грустно качает головой Нина и, вздохнув, снова достает сигареты.

Прикурив, она глубоко и жадно затягивается. Глаза ее по-прежнему полны слез. Она все-таки любила сестру и тяжело переживает случившееся.

— Верочка была ужасно скрытной, — вздохнув, говорит Нина. — Она все в себе переживала, словечка из нее не вытянешь. Мамочка наша ей всегда говорила, когда еще детьми были: «Не молчи, расскажи, самой легче будет». А Верочка сожмет губки, насупится, так и уходит. Она еще, знаете, очень гордая была, — добавляет Нина таким тоном, словно сообщает о каком-то пороке или физическом недостатке.

И тон этот напоминает мне совсем о другом.

— Кажется, Вера больна была? И путевку ей трудно было достать в этом году летом?

— Кто это вам сказал? — снова оскорбляется Нина. — Да Витя любую путевку ей мог достать! Куда хотите.

— Почему же она не поехала летом?

— Не хотела.

— Может быть, начальник не отпустил?

— Да вы что? Он ее просто упрашивал. Господи, мне бы такого начальника.

— А у вас какой? — улыбаюсь я.

— У меня старый дурак, который без меня давно бы в тюрьму сел, — резко отвечает Нина.

— Ого! Кем же вы работаете?

— Бухгалтером.

— А ваш муж?

— Он экономист, — неожиданно скромно отвечает Нина. — Кончил Плехановский. Я, между прочим, тоже в этом году его кончила. Сейчас ведь без высшего образования нельзя, особенно культурному человеку. И, между прочим, мужчины очень это в женщинах ценят, правда? Тем более и за границу теперь с женами ездят. Мы с Витей в Болгарии были, в Венгрии, в Австрии даже.

Увлекаясь, Нина легко уходит в сторону от разговора. Это вообще, как вы уже заметили, редкая болтушка, кроме всех других ее достоинств, конечно.

— Но почему же все-таки Вера не хотела ехать лечиться летом? — спрашиваю я.

— Я же сказала: не знаю.

Но я ей почему-то не верю.

— Нина, — серьезно говорю я, — мы ведем не пустой разговор. И с моей стороны это не простое любопытство. Ведь мы до сих пор не знаем, что случилось с Верой. Но мы должны это узнать. И вы обязаны нам помочь.

Нина отворачивается и тихо говорит:

— Что случилось, что случилось… Нет ее — вот что случилось. Никогда я ее больше не увижу, не обниму. А как это случилось, уже все равно.

— Нет, не все равно, — возражаю я. — Если в этом кто-то виноват, он должен быть наказан. Так требует закон. И так требует совесть. Но нам надо сначала найти его, этого человека. Если, конечно, он вообще существует.