Инспектор Золотой тайги

Аркадий Борисович долго сидел над картой, тщательно изучая подлежащую контролю площадь, вымерял расстояния. Наконец он отбросил циркуль и, выпрямившись в кресле, с хрустом потянулся. Интуитивно он чувствовал, что принятое им решение — единственно правильное, однако ощущение недовольства собой от этого только усилилось. И в этот момент неслышно отворилась дверь и вошла Сашенька. Глядя на нее, Аркадий Борисович засмеялся устало и счастливо.

– Иногда мне бывает плохо, тяжело, но лишь увижу тебя, друг мой, и сразу становится легче. Почему?

– И вправду вам плохо, Аркадий Борисович,— Сашенька приблизилась, легонько провела пальцами по его волнистым, начинающим седеть волосам.— Лицо–то до чего измученное. Это все из–за убитых на том прииске?

– Да, из–за них тоже…

– Вот уж невидаль…— вздохнула Сашенька.— Да мало ли на приисках убивали и убивать будут. Что ж изводить–то себя?

Жухлицкий изумленно уставился на нее. Нет, никогда, наверно, не привыкнет он к таким вот странным и всегда неожиданным вывертам… или изломам?.. ее натуры. Вспомнились вдруг строчки давних и, слава богу, единственных за всю жизнь стихов, написанных им под впечатлением встречи с юной Сашенькой десять лет назад,— о прекрасном цветке, выросшем на холодном золотоносном песке, политом кровью и грязью.

– Сашенька, я никогда тебя не спрашивал… тебе нравится жить здесь?

– В Чирокане–то?

– Да.

– С чего бы это мне не нравилось? Слава богу, обута–одета и голодом не сижу,— смеясь, беззаботно отвечала Сашенька.

– А… не боишься? — И, поймав ее недоуменный взгляд, Жухлицкий поспешил объяснить:— Ты же сама вчера видела, как мужики с винтовками прямо в гостиную ко мне влезли. А завтра, глядишь, возьмут да и расстреляют. И тебе не избежать того же — ага, скажут, любовница Жухлицкого? Давай и ее заодно.

– Полюбовницу–то, поди, не тронут,— рассмеялась Сашенька.— Вот кабы жена была, тогда еще, может быть…

– Ну, если дело стало только за этим, то ведь и исправить не поздно. Сегодня же сходим с тобой к нашим новым властям, к Турлаю то бишь, и попросим окрутить нас по–ихнему, по–марксистски…— Жухлицкий оборвал смех и уже серьезно спросил: — Я, собственно, вот что хотел тебе сказать… Ты бы согласилась уехать отсюда?

– Неужто надоела? — Сашенькин голос вздрогнул.

– Что ты, друг мой! Вместе со мной, конечно…

– Куда же это? В Баргузин, да? — в тоне Сашеньки прозвучало скорее утверждение, чем вопрос.

– Почему же непременно в Баргузин? — удивился Аркадий Борисович и тотчас же вспомнил, что за всю свою жизнь она никогда не бывала дальше Баргузина, и он, этот крохотный захолустный городишко, конечно же в Сашенькином понимании,— единственное место на свете, куда можно уехать из Золотой тайги. И горечью вдруг наполнилась душа, горечь подступила к сердцу, и захотелось обнять Сашеньку, ласково, оберегающе, прижать к груди ее головку и, уткнувшись лицом в теплые пушистые волосы, шепотом, едва слышно, умолять о чем–то, каяться, просить за что–то прощения. Но вместо всего этого он лишь мягко привлек Сашеньку к себе и, глядя снизу в ее глаза, обрамленные подрагивающими лучами ресниц, тихо сказал:

– Нет, не в Баргузин, а много дальше, за тысячи верст… Из России… И насовсем…

Сашенька чуть приподняла брови, подумала и также тихо ответила:

– С вами, Аркадий Борисович, я поеду хоть куда. Вы же знаете…

– Спасибо, друг мой,— Жухлицкий вдруг заторопился; мимолетно коснувшись губами ее лба, он тотчас отстранил, говоря: — Ступай теперь, Сашенька, ступай. У меня сейчас столько дел… И скажи, пусть позовут Кудрина, он где–то там, во дворе…

– И чтоб чаю принесли,— прощебетала Сашенька, идя к двери.

«Неужели и вправду придется уехать? — подумал Аркадий Борисович, слушая, как, напевая что–то, спускается вниз Сашенька.— Ризер, за ним я, потом — Шушейтанов, Винокуров, Мухловникова, Бляхер… Великий исход эксплуататоров…»

Кудрин явился настороженный, ничего хорошего, видимо, не ожидая.

– Раньше я долги платил царскими ассигнациями, а теперь уж и не знаю, как быть,— весело заговорил Жухлицкий, все еще пребывая под магией разговора с Сашенькой.— Может, империалами? Все–таки золото, оно, наверно, при всех властях золотом останется, а? Да ты садись, садись!..

Аркадий Борисович набросал на четвертушке бумаги несколько слов, размашисто подписался, запечатал и протянул конверт Кудрину.

– Это отдашь в Баргузине Эсси Вениаминовне, в собственные руки. Она тебе отсыплет империалы. Надеюсь, камрад Кудрин не является идейным противником желтых кружочков с профилем проклятого тирана?

Кудрин сделал движение — нечто вроде робкого протеста, но Аркадий Борисович тут же осадил его властным жестом руки.

– Гут, все понимаю! Я тоже был бы рад получать борзыми щенками, но только где их взять?

Комиссар горной милиции ничего не понял из этих слов, но на всякий случай усердно закивал головой.

– Маленькая просьба к тебе, Епифан Савельич. Будешь в Баргузине, постарайся–ка разузнать, какие люди за последнее время выходили туда из Золотой тайги.