Инспектор Золотой тайги

Не удостаивая его ответом, дед Савка перекрестился на икону, после чего еще раз обшмыгал глазами все углы. Нет, Купецкого Сына здесь не было, это точно.

– А где Васька, Купецкий Сын то ись? — спросил он.— Слышно, у вас он гостевал.

– Был он тут, был,— невнятно отозвалась Василиса, стараясь перекусить нитку.— А недавно ушел он, Галактионыч–то, в тайгу подался.

– Эко дело,— пробормотал дед Савка, прикидывая, к лучшему это или к худшему, что Купецкий Сын ушел в тайгу.— Обратно когда будет, не сказывал?

– Не, не сказывал,— отвечала Василиса.— Всегда говорил, а в этот раз что–то смолчал. Кузя, а тебе он не сказал, когда его ждать?

– Про то у нас разговору не было,— Кузьма нетерпеливо заелозил на лавке.— Слышь, дед Савка, про бутылку–то я пошутил… Не бойся, садись, у нас своя есть, правда, Васёна? — просительно глянул на жену.

– Уволь, Кузьма, не могу я нынче рассиживаться. Как–нибудь в другой раз,— отказался дед Савка, отступая к порогу.

– Беда нужно ему наше угощение, когда он небось с Жухлицким из одной миски щи хлебает,— беззлобно пошутила Василиса.

Не обращая внимания на умоляющий взгляд Кузьмы, дед Савка торопливо распрощался и посеменил обратно.

Уже поднимаясь по переулку, ведущему к дому Жухлицкого, он приметил в отдалении, за последними строениями Чирокана, двух всадников. Будь у деда Савки глаза чуточку поострее, он, верно, узнал бы в них Рабанжи и Митьку Баргузина, едущих неспешной рысью в сторону заброшенного Мария–Магдалининского прииска.

ГЛАВА 14

Вот уже примерно около часа справа вдоль тропы тянулся угрюмый, темный отрог. Когда солнце скрылось за его иззубренным гребнем, в узкой долине Учумуха сразу помрачнело. Однако облака, все еще озаряемые невидимым теперь светилом, продолжали оставаться вполне дневными, хотя закатный багрянец уже залег на их боках.

Притомившиеся лошади, спеша к ночлегу, шли быстрым шагом, и тревожное цоканье их копыт как бы отсчитывало убегающие секунды.

Отрог постепенно наваливался на тропу, отжимая ее влево, к речному обрыву. Долина становилась все уже. Вечерний огонь на облаках быстро мерк. Со дна долины, неся сырость и холод, поднимался сумрак — как бы иное обличье тумана, порожденного рекой, шумящей где–то там, далеко внизу.

Положив левую руку, сжимающую поводья, на луку седла, Зверев глядел на попрядывающие уши коня и удивлялся тому, что все еще держится, и не только держится, но и чувствует в себе запас немалых сил. А ведь с момента выезда из Верхнеудинска, наверно, только одна ночь у Турлая была действительно спокойной, а все остальные, включая и минувшую, проведенную на принадлежащем Мухловниковой Иоанно–Дамаскинском прииске, никак не назовешь безмятежными. Ну, хорошо — ночи ночами, а сама дорога, когда день за днем, от рассвета до заката, то в седле мокнешь под дождем, то, ведя коня в поводу, бредешь по болоту или пробираешься, обливаясь потом, через море каменных россыпей?.. Ладно,— то, что Очир здоров и бодр, это понятно,— кочевник, в степи рожден, в седле воспитан, а вот почему его, потомственного интеллигента Алексея Зверева, сына петербургского профессора,— его–то почему никакая лихоманка не берет?.. Впрочем, кому в России живется сейчас легко и беззаботно, а ведь держатся же люди, работают, воюют. Недоедают, недосыпают, но дело свое делают… «Должно быть,— подумалось Звереву,— есть в мире некий еще несформулированный закон, что чем жестче время, тем неподатливей люди…»

Впереди, покачиваясь в седле с тяжеловатой грацией, ехала Дарья Перфильевна. Позади — трое ее людей, сумрачные вооруженные мужики. Такой порядок езды сохранялся весь день — после каждого привала и прочих остановок Зверев с Очиром неизменно оказывались посредине, и Алексей отметил, что это весьма похоже на следование под конвоем.

Неискреннее радушие золотопромышленницы иссякло в первый же день — сразу после того, как на ее прииске, где с десяток угрюмых старателей работали в условиях, близких к каторжным, окружной инженер указал на целый ряд прямо–таки преступных нарушений правил и предписаний относительно безопасности труда и отвратительное питание рабочих. Так было и на двух других приисках, столь же мелких. А на более крупном, Иоанно–Дамаскинском, вскрылось и нечто похуже: наметанный глаз окружного сразу обнаружил вопиющую разницу между тем, что указывала Мухловникова в отчетности, присылаемой в канцелярию окружного инженера, и действительной добычей золотосодержащих песков. Это было явное и грубое укрывательство, хищение золота. Зверев довольно прозрачно намекнул промышленнице, что за такие дела и раньше–то не гладили по головке, а сейчас, в обстановке гражданской войны, последствия могут быть крайне тяжелыми.

Дарья Перфильевна, за долгие годы, очевидно, привыкшая к полнейшей безнаказанности, с искренним возмущением выслушала вежливые, но твердые разоблачения Зверева, хотела, по всему, взорваться, но сдержалась и протянула с нехорошей усмешкой: «Что ж, вам видней — на то вы и ученые…»