Инструкция к счастью

Аристотелевское понятие счастья, означающее наличие у человека наибольших из доступных ему благ, надолго стало главным понятием этики под старым названием эвдемонии, которое удержалось за этим термином, вытеснив синонимы, употребляемые Демокритом. Споры о счастье, которые вели греки во времена Аристотеля, имели своим предметом счастье уже в этом новом понимании; прежде всего спор шел о том, какие блага необходимы для счастья. Сам Аристотель считал, что для него необходимы различные блага; даже наивысшие, моральные и духовные, сами по себе для него недостаточны. Чтобы быть счастливым, человек не может быть ни слишком уродливым, ни низкого происхождения, ни слабым и больным, ни нищим, ни одиноким, лишенным семьи и друзей; только сочетание различных благ составляет основу счастья человека.

Но послеаристотелевская эпоха не разделяет этого взгляда. Начались поиски единственного наивысшего блага, столь важного, что его одного достаточно для счастья. Наивысшим благом, достаточным для счастья, стоики считали добродетель, то есть то, что для Аристотеля было едва ли не одним из его факторов. Они имели то же самое понятие счастья как обладания наивысшим благом, но усматривали наивысшее благо в другом, и поэтому у них был иной взгляд на счастье. С этим связан другой спор эпохи эллинизма: как можно достичь счастья? Аристотель был убежден, что коль скоро для счастья необходимо обладание различными благами, то следует развивать все человеческие способности. Эллинисты и здесь были более радикальны и односторонни; только стоики выступали за развитие лишь наилучших способностей. Аристотель советовал во всем придерживаться меры, они же не знали меры в наилучшем.

Однако по многим другим проблемам Аристотель и философы-эллинисты были единого мнения. Прежде всего они единодушно признавали, что в самом человеке, а не во внешних условиях находится то, что составляет счастье, и что от него самого зависит, чтобы он был счастливым. Четко эту мысль выразил Боэций, сказавший: Quid extra petitis intra vos positam felicitatem? («К чему вне себя искать счастья, которое находится в вас самих?»)

Все античные философские школы были едины также в том, что только нравственное и разумное поведение ведет к счастью. С этой точки зрения гедонисты были одного мнения с моралистами. «Не существует приятной жизни, – писал гедонист Эпикур, – которая не была бы разумной, нравственно возвышенной и справедливой, так же как не может быть разумной, нравственной, возвышенной и справедливой жизни, которая не была бы приятной». Такого же взгляда придерживались стоики, платоники, перипатетики.

Аристотель, определивший понятие эвдемонии, пользовался также понятием блаженства. Желая выразить полное счастье, он дополнял эвдемонию блаженством; тех, кто достигал его, он называл «счастливыми и блаженными» . Аристотель считал, что когда человека преследует злая судьба и отбирает у него внешние блага (если, например, он будет больным и одиноким), то, даже обладая другими наивысшими благами, он не познает блаженства; он познает только «первое», но не «второе». Формула «счастливый и блаженный» не была для него плеоназмом.

Итак, греки пользовались всеми четырьмя понятиями, которые в настоящее время выступают под названием «счастье»: благоприятная судьба ( – понятие еще дофилософское), блаженство ( – в мифологии, а потом и в философии), удовлетворение жизнью ( – у Демокрита), обладание наиценнейшими благами ( – у Аристотеля и его последователей). Но роль этих понятий не была одинаковой; понятие, которое мы сегодня считаем самым важным, употреблялось Демокритом, а в греческой философии в течение веков преобладало понятие эвдемонии. Понимая счастье как благоприятную судьбу, древние греки считали ее даром богов. Затем Демокрит, Аристотель и их последователи пришли к убеждению, что счастье, в сущности, дело рук человека. Но такое понимание счастья уже означало, что блага (а наиценнейшие блага – духовные и моральные) находятся в самом человеке и от него главным образом и зависят. Эллинизм тоже остался при убеждении, что человек сам творит свое счастье независимо от судьбы и богов.

Однако в конце эпохи античности убежденность в независимости человеческого счастья от богов вновь утрачивается и происходит возврат – в измененном виде – к теоцентрической концепции. Это произошло в связи с общим в то время возвратом мышления на религиозную основу. Плотин и многие менее известные мыслители видели счастье в обладании благами, но для неземного счастья должны были быть и неземные блага; тех благ, которые Аристотель или стоики считали источником счастья, было уже недостаточно. Счастье даруют боги, и достижимо оно только благодаря посвящению всех помыслов и жизни богу. Греческая идея счастья, которая первоначально имела религиозный характер и ориентировалась на элизийские радости и судьбу, дарованную богами, в классическом своем варианте отбросила трансцендентные идеалы, чтобы потом, однако, вновь возвратиться к ним.