Интеллигенция

Небольшая комната в типографии. Входная дверь налево. Прямо стеклянная дверь, в неё видны типографские машины, рабочие, электрическая лампочка, в правом углу около окна небольшой стол, заваленный грудой корректур, около стола поломанный плетёный диван, старое мягкое кресло и два венских стула. В комнате обычный типографский беспорядок. Стены без обоев. На полу лоскутки бумаги, в левом углу кипы журналов, входная дверь часто отворяется и хлопает: проходят рабочие типографии. На диване сидит Ершов и курит. Сниткин читает корректуру и делает пометки карандашом. Сергей Прокопенко ходит из угла в угол.

Сниткин(не переставая читать). Да, собственно говоря, действительно… Туманно, и вообще, вещь неожиданная…

Сергей Прокопенко. Не туманно, а чорт знает что такое! Безобразие! Или Андрей Евгеньевич над нами издевается, или он рехнулся.

Проходят рабочие.

(К рабочим)

. Позовите, пожалуйста, метранпажа.

Ершов. И ни то, и ни другое. А просто – чего моя нога хочет. Андрей Евгеньевич воображает себя хозяином…

Сниткин. Ну, уж вы, так сказать…

Ершов. Безусловно. Разве можно иначе сдавать в типографию такую статью, не спросив нашего согласия?

Сниткин. Но ведь, Сергей Борисович, и вы читали.

Сергей Прокопенко. Да, уже сегодня утром, в типографии.

Ершов. Я с самого начала говорил – надо ввести коллегиальность, надо реформировать весь внутренний распорядок: дружба дружбой – а дело делай.

Сниткин. Это уж, собственно говоря, я не знаю, как и понять (читает): «Смешная, убогая деревенская старушка выше любого из нас потому, что она верит. И не нам её учить. А нам у неё надо учиться[24]. Учиться верить свято и ненарушимо до полнейшего душевного непоколебимого спокойствия, того спокойствия, которое даёт человеку силы нести самый тяжёлый жизненный крест с твёрдостью, с терпением, с любовью, научает в нужде и труде всё же любить и благословлять жизнь, а умереть – без тени ужаса, как бы отходя ко сну».

Ведь это, так сказать, защита религии… и вообще, народного невежества… Или мы не так понимаем, или с Андреем Евгеньевичем, собственно говоря, что-то случилось…

Сергей Прокопенко

. Не так понимаем… это великолепно! Как же прикажете понимать?

Ершов. Сие надо понимать духовно.

Сергей Прокопенко. Вот разве что.

Входит метранпаж.

Скоро готов конец «Должников народа»?

Метранпаж. Верстаем.

Сергей Прокопенко. Как только кончите, немедленно пришлите корректуру.

Метранпаж. Хорошо. Сейчас тиснем.

Метранпаж

уходит.

Ершов(курит). Я не понимаю, господа, чего мы комедию ломаем и притворяемся. Будто не видим, в чём дело.

Сергей Прокопенко. То есть?

Ершов. Полноте, пожалуйста.

Сергей Прокопенко. Говорите без загадок.

Ершов. Какие там загадки. Во-первых, Андрей Евгеньевич считает, что он один здесь настоящий талант и душа дела, а мы – так себе, с боку припёка. Он убеждён, что журнал без него провалится, и потому с нами не церемонится. Попробуйте, мол, фордыбачить – я уйду.

Сниткин. Ну, собственно говоря, это чушь! Андрей Евгеньевич всегда во всём по-товарищески…

Ершов. А по-моему, нечего нам его бояться: уйдёт – и пускай. Если он будет писать такие вещи, от которых деревянным маслом пахнет, – всё равно дело погубит. Отлично, по-моему, и без него можно обойтись.

Сергей Прокопенко. Будет вздор болтать! И вечно вы под Андрея Евгеньевича какие-то мины подводите. Не любите вы его. Уж не завидуете ли?

Ершов

. Завидую? Чему?

Сергей Прокопенко. Успеху, разумеется.

Ершов(желчно). В моём возрасте он был не более известен, чем я.

Сергей Прокопенко. Однако, это всё пустяки… Вот со статьёй-то как быть?

Ершов. Так и скушаете. Уж коли самую большую оплеуху скушали, об этой и говорить не стоит.

Сергей Прокопенко. Какую оплеуху? Чего вы городите?

Ершов. Хы-хы-хы… Будто не знаете.

Сергей Прокопенко. Ну вас к чорту с вашей таинственностью – говорите прямо!

Входит метранпаж, подаёт корректуру и уходит. Сергей Прокопенко быстро берёт корректуру.