Интерлюдия Томаса

Годы жестоких столкновений и сверхъестественного опыта дали плоды на дереве моего воображения за гранью здравомыслия. Я прохожу несколько шагов внутри трубы, и меня останавливает мысленный образ светловолосой девочки: лихорадочно блестящие глаза, губы, искажённые в рыке, идеальные зубы, совсем как жемчужины, между некоторыми из них застрявшие куски кровавого мяса, плоть чего-то, съеденного сырым. В одной руке у неё огромная вилка с двумя зубьями, в другой – страшный нож для резьбы, жаждущий вспороть мой живот как индейку.

Это не экстрасенсорное зрение, а просто девочка-монстр, возникшая на мгновение благодаря трению друг от друга моих истрёпанных нервов. Несмотря на всю нелепость этого страха, он, тем не менее, напоминает мне, что было бы глупо, с пистолетом или без, пробираться дальше в этой абсолютной темноте.

– Извини, если я напугал тебя.

Она продолжает молчать.

Так как мой воображаемый психопатический ребёнок исчезает, я обращаюсь к настоящему.

– Я знаю, что что-то ужасно неправильное происходит в «Уголке Гармонии».

Поделившись своим знанием, я всё же не очаровал её настолько, чтобы начать диалог.

– Я пришёл помочь.

Заявление о благородных намерениях, которое я только что сделал, приводит меня в замешательство, потому что кажется хвастовством, как будто я верю в то, что люди в «Уголке Гармонии» никого не ждут, кроме меня, и теперь я здесь, и, будьте уверены, исправлю всю несправедливость и совершу над всем правосудие.

Моё шестое чувство – особенное, но скромное. Я не супергерой. На самом деле, иногда я всё порчу, и умирают люди, когда я отчаянно пытаюсь их спасти. Конечно, мой основной дар, способность видеть духов задержавшихся умерших, здесь не действует, и мне остаётся только особо развитая интуиция, психический магнетизм, призрачный пёс, который постоянно где-то шляется, и положительная оценка для роли, которую нелепость играет в наших жизнях. Если бы Супермен потерял способность летать, свою силу, рентгеновское зрение, стойкость к клинкам и пулям, и у него остался бы только его костюм и уверенность, он бы, скорее всего, больше помог семье Хармони, чем я.

– Я уже ухожу, – сообщаю я темноте, мой голос разносится достаточно глухо вдоль искривлённого бетона. – Надеюсь, ты меня не боишься. Я тебя не боюсь. Я только хочу быть твоим другом.

Я начинаю подозревать, что я здесь один. Возможно, фигура, которую я видел, нашла путь через кустарники и через насыпь, в этом случае робкая девочка, к которой я сейчас обращаюсь, такая же воображаемая, как и та, которая одержима убийством, с ножом для резьбы.

Как я давно выяснил, можно чувствовать себя так же глупо, когда ты в одиночестве, как и в случае, когда твоя ошибка в суждении или поведении происходит на глазах у изумлённой толпы.

Чтобы избежать ещё более нелепых мыслей, я решаю выходить из трубы не спиной вперёд, а повернуться и выйти наружу, не беспокоясь о том, кто может быть у меня за спиной. На первом шаге моё воображение вызывает нож, извивающийся в темноте, а на третьем шаге я ожидаю, что оружие вонзится мне в левую лопатку и в сердце.

Я выхожу из дренажной трубы без ранений, поворачиваюсь налево, на пляж, и ухожу с возрастающей уверенностью, что в каком бы фильме я ни находился, это не слэшер[33]. Когда я выхожу на изрезанную колеями дорогу, усыпанную разрушенными ракушками, то оглядываюсь, но девочки – если это была девочка – не видно.

Вернувшись к асфальтированному переулку и к последнему из семи домов, где свет горел в паре комнат на первом этаже, я решаю провести разведку от окна к окну. Когда я поднимаюсь на крыльцо с кошачьей ловкостью и мышиной осмотрительностью, женский голос произносит:

– Что тебе надо?

Пистолет всё ещё в руке, я его опускаю вниз, рассчитывая, что темнота замаскирует его. На крыльце я вижу что-то похожее на четыре сплетённых из прутьев стула с подушками, стоящих в ряд. Женщина сидит на третьем из них, едва видимая в свете, который исходит из занавешенного окна позади неё. Затем я улавливаю запах кофе, и вижу её как раз настолько хорошо, чтобы разглядеть, что она держит кружку в обеих руках.

– Я хочу помочь, – говорю я ей.

– Помочь с чем?

– Всем вам.

– Что заставляет тебя думать, что нам нужна помощь?

– Лицо Донни со шрамом. Ампутированные пальцы Холли.

Она пьёт свой кофе.

– И вещь, которая почти случилась со мной, когда я пил пиво и смотрел телевизор.

Она всё ещё не отвечает.

Ритмичный грохот прибоя отсюда не слышен.

Наконец она говорит:

– Нас предупредили о тебе.

– Кто предупредил?

Вместо ответа она говорит:

– Нас предупредили, чтобы мы сторонились тебя... и мы думаем, что знаем, почему.

На западе луна такая круглая, как циферблат карманных часов, и в этом исключительно чистом небе кажется, что она лежит в кармане для часов.

До рассвета из-за горизонта на востоке всё ещё остаётся больше часа. Я не знаю, почему, но думаю, что получить откровенный разговор с одним из них проще в темноте.

Она говорит:

– Меня накажут, если я что-нибудь расскажу. Строго накажут.