Интимная жизнь моей тетушки

Мэттью. Недели через две после нашей встречи, лежа в его объятиях в одной из третьесортных гостиниц, я начала узнавать о его прошлом. Окончив университет Лидса, с отличием и проработав год в Намибии учителем английского, где он встретил и полюбил Элму, выпускницу Эдинбургского университета, Мэттью вернулся в Лондон и нашел, как он тогда думал, работу по душе. Уж точно ту работу, которую желали ему Элма и ее родители, оба учителя: в департаменте образования рабочего района Лондона. Красноречивый, симпатичный (это, увы, я могу подтвердить), горячий, честолюбивый, с четкой мотивацией, он обладал всеми необходимыми качествами да и стремился к тому, чтобы пойти в политику. Быстро учился, как подчинять людей своему влиянию, манипулировать ими, добиваться своего. В его районе проживало большое количество иммигрантов. Как обычно, женщины в большинстве своем не могли найти работу, вот на этом он и строил свою кампанию. Красавец с яростными синими глазами и светлыми, как у молодого Байрона, волосами проповедовал немодный тогда социализм.

– Я не был красавцем, – возражал он. – И уже начал лысеть.

Но я не желала расставаться со своей фантазией.

– И потом Байрон презирал женщин…

– Но они его обожали.

– Именно это он обожал и терпеть в них не мог. Я просто люблю женщин.

– Я это заметила.

– Всех, кроме одной.

Иначе, конечно, и быть не могло. Дочь лавочника из Грантема умела добиваться ответной реакции даже от самых больших либералов, пусть она и была демонической. По крайней мере, думала я про себя, Тэтчер ни на мгновение не сомневалась, что правота на ее стороне… Дракула, само собой, тоже в этом не сомневался, но все же хоть во что-то она да верила… А все мои убеждения как ветром сдуло.

– Мы думаем одинаково, – продолжил Мэттью. – Вот, наверное, почему мне так хорошо с тобой.

– Да, – ответила я, подумав о том, что и втроем нам было бы не хуже. Постельный разговор социалистов, даже в номере паршивой гостиницы, приятное времяпрепровождение. Мы с Френсисом, когда поженились, практиковали то же самое: лежали обнимаясь и обсуждали «лавочника» Хита. Френсис отлично копировал эти трясущиеся плечи и дребезжащий глупый смех. Но по крайней мере именно Хит в восьмидесятых заприметил и потащил на вершину власти девушку из Грантема. В общем, я столкнулась с классическим deja vu.[29]

– Итак, Мэттью Тодд… ты нацелился на кресло в парламенте, и что потом?

Он рассмеялся.

– А потом один таблоид обозвал меня чокнутым леворадикальным гомосексуалистом, и я выиграл внесудебное разбирательство.

– Как ты доказал, что они лгут?

Напрасно я надеялась, что доказательства мне предъявят на практике.

– Они кого-то подкупили, и этот человек во всем признался. Так или иначе, я понял, что стал политиком. Интерес к тому, с кем я сплю и как, означал, что меня заприметили… Вот я и подумал, что дальше? – Он вновь рассмеялся. – За что взяться еще, столь немодное, что способен на такое только «чокнутый леворадикальный гомосексуалист». И знаешь, что я нашел?

Я покачала головой в полудреме.

– Бангладешские женщины. – Он выдержал паузу. – Ничего не припоминаешь?

– Ну… – начала я. – Я знаю об этом, потому что…

Он широко улыбнулся, очень широко.

– Потому что?

– Френсис вел несколько дел об эксплуатации и… Господи…

– Именно так. Он направил их ко мне.

Впервые Мэттью заговорил о Френсисе по собственной инициативе. Я ждала. Такого просто не ожидала, но, с другой стороны, мало ли неожиданностей в нашей жизни?

– Он очень умный, твой муж, потому что сразу понял: в суде мы ничего не добьемся, не получив согласия бангладешской общины, особенно мужчин. – Он закинул руки за голову, улыбнулся в потолок. – В общем, мне есть за что благодарить твоего мужа. После нашего общего успеха телевидение, радио начали раскручивать меня как молодого, динамичного, умеющего красиво говорить лидера. Мне было лишь двадцать четыре. – Он как-то странно посмотрел на меня. – И все благодаря твоему мужу.

– Почему ты мне все это рассказываешь?

Он пожал плечами:

– Может, чтобы показать, что я знаю: он – хороший человек. Показать, что я… Признаться, что я чувствую себя полным дерьмом и ничего не могу с собой поделать. Кто сказал, что любовь – тиран?

– Не знаю. А что потом?

– Может, Корнель?

– Что потом?

– Потом все изменилось. Когда мы с Элмой уже собирались купить дом и я думал остепениться… я все бросил и ушел.

– Вы обручились? – Вопрос вылетел из меня очень уж быстро, прямо-таки как пуля, и я даже удивилась, что он не пробил в Мэттью дыру.

Он помолчал, чуть нахмурился, потом ответил: