Интригующее начало

Я ничего не ответила, с восхищением осматривая результат наших усилий. Вместе мы расчистили большое пространство в центре мастерской, прикрутили фитили ламп, и по углам комнаты собрались тени. В этой полутьме посверкивали зубы и поблескивали глаза сотен чучел, расставленных по периметру комнаты. Полки, которые было непросто поднять, мы оставили на месте, и огромные банки с плавающими в них экспонатами придавали помещению таинственности, будто пришли прямиком из шедевра Мэри Шелли. Нетрудно было представить, как мощный гальванический разряд вдруг оживляет все эти существа.

Котел находился теперь в центре комнаты, притягивая взгляды и привлекая внимание.

– Знаешь, в этом не было никакой необходимости, – в какой-то момент заметил Стокер. – У нас есть прекрасный действующий камин.

– Не забывай о театральном эффекте, – ответила я. – Я хочу устроить им представление, которое они запомнят надолго.

– Пожалуй, ты все-таки дочь своей матери, – заметил он.

Но я обратила внимание на то, что и сам Стокер не пренебрег некоторой театральностью. Когда мы пришли в мастерскую, он снял сюртук, жилет и шейный платок и сейчас не потрудился надеть их обратно. Вместо этого он закатал рукава до локтей, так что стала видна его татуировка с жезлом Асклепия. На глаз он надел повязку: вероятно, от усталости – но мне показалось, ему нравится, что она придает ему грозный вид.

Поставив котел на место, мы разожгли в нем огонь, бросая туда стопки старых газет и сломанные полки, и вот уже красные горячие языки пламени заплясали в полумраке мастерской. Мы распахнули окна, выходящие на Темзу, длинные, протянувшиеся почти от пола, от самой воды, на двенадцать футов в высоту или даже выше. Стокер вскарабкался наверх как обезьяна, чтобы открыть слуховые окошки, и дым взвился вверх и потянулся наружу.

– «Но человек рождается на страдание, как искры, чтобы устремляться вверх», – процитировала я.

– Не очень-то это утешительное занятие – цитировать Иова, – заметил Стокер, строго посмотрев на меня. Он повернулся ко мне как раз, когда часы начали бить девять.

– Пора.

Я не стала как-то особенно заботиться о своем внешнем виде. Руки у меня были черными и грязными от типографской краски, так что я их вымыла. Но я чувствовала, что волосы у меня выбились из шиньона, да и жакет я не стала надевать, причем намеренно. Я осталась в белой блузке, которая напоминала знаменитый костюм Лили Эшборн. Мне хотелось, чтобы они сами увидели, как мы с ней похожи.

Часы еще не закончили отбивать девять торжественных ударов, когда мы их услышали. Сначала – глухой звук, это они стучали во входную дверь. К тому времени Стокер уже разобрал там баррикады, но мы не спешили впускать их. Я хотела, чтобы они сами пришли ко мне, и те несколько минут, пока они пытались проникнуть внутрь, только подогрели их нетерпение.

Стокер повернулся ко мне, и я заметила в его глазах целеустремленность и решительность, которых никогда прежде не бывало. Это был не тот раздавленный человек, которого я встретила совсем недавно, а совершенно другой: сосредоточенный, решительный, настроенный закончить это дело – к лучшему или к худшему, неважно.

Он коротко мне кивнул.

– На позиции, Вероника. Они пришли.

Глава двадцать восьмая

Когда они вошли, мы со Стокером стояли позади котла. Зловещий свет плясал на наших лицах, и я смотрела на них сквозь дрожащий от жара воздух.

Первым был Эдмунд де Клэр вместе со своим приспешником, Тихим Джоном, и двумя другими типами, лица которых были мне знакомы со времени нашей приятной прогулки по Темзе.

Я выступила из-за котла, но вперед не пошла.

– Стойте там, – приказала я. Он подчинился, и я окинула его долгим пристальным взглядом с головы до пят. Дорогой костюм, видавший лучшие дни. Ботинки надо бы отполировать. Выбрит неаккуратно, первым попавшимся цирюльником. И тут я поняла про него нечто важное: его жизнь состояла из серии неудач. Он был близок к власти, богатству, счастью. И все это от него ускользнуло.

При его приближении Гексли заскулил и заполз под диван. Я подумала, что этот пес прекрасно чувствует людей.

– Добрый вечер, дядя.

Если для него и было неожиданностью то, что я обо всем догадалась, он ничем себя не выдал.

– Ты истинная дочь Лили, – сказал он глубоким, мелодичным голосом. Я вспомнила, как читала о том, что лучшим качеством Лили как актрисы было не ее симпатичное лицо, а ее необычный театральный голос. Должно быть, это семейная черта, подумала я.

– Я понял это сразу же, как увидел тебя из экипажа на дорожке в Литтл-Байфилде, а затем на Паддингтонском вокзале, когда услышал, что ты говоришь ее голосом. Ты не представляешь, как тяжело мне было сдержаться и не сказать тебе сразу же, кто я такой. Но я знал, что ты мне все равно не поверишь. Кто может в такое поверить, даже если слышит это из уст родного дяди? – закончил он слегка дрогнувшим голосом.