Инженеры Кольца

Я шел на юго-восток по суровому краю серых скал и зеленых холмов, больших рек и одиноких крестьянских усадеб, пока не дошел до озера Ледяная Нога. Глядя с берега озера на расположенные в южном направлении холмы, я снова увидел знакомое свечение, слабое сияние высветленного неба, отблеск далекого ледника. Там был Лед.

Эстре было очень странным поселением. Его очаг и прилегающие к нему постройки были возведены из серого камня, выломанного из крутого склона, на котором все эти постройки высились. Они были мрачны и наполнены шумом ветра.

Я постучался, и двери распахнулись.

— Прошу гостеприимства у домена, — сказал я. — Я был другом Терема из Эстре.

Тот, кто открыл мне двери, худой и серьезный молодой человек лет девятнадцати или двадцати, молча выслушал меня и молча провел меня в очаг. Он провел меня поочередно в ванную, гардеробную и большую кухню. Когда же он убедился, что путешественник вымыт, одет и накормлен, оставил меня одного в спальне, которая глубокими щелями окон смотрела на серое озеро и на серые леса деревьев торе, раскинувшиеся между Эстре и Стоком. Это был мрачный дом на фоне такого же мрачного пейзажа. В большом камине трещал огонь, как всегда согревающий скорее душу, чем тело, потому что каменные полы и каменные стены, да еще ветер, несущийся со стороны гор и Льда, поглощали большую часть тепла. Но мне не было так холодно, как раньше, в первые два года, проведенные на Зиме. Я уже привык жить в этой холодной стране.

Примерно через час встретивший меня юноша (он двигался быстро и ловко и был больше похож на девушку, чем на парня, но ни одна девушка в мире не смогла бы так долго хранить мрачное молчание), пришел сообщить мне, что господин Эстре готов принять меня, если я хочу его видеть. Я пошел следом за юношей по лестницам и длинным коридорам, где как раз происходила игра в прятки. Дети носились мимо нас и вокруг нас, малыши пищали от восторга, те, что постарше, скользили как тени, от одной двери к другой, давясь от смеха и закрывая ладонью рот, чтобы приглушить смех. Один пухлый малыш, пяти- или шестилетний, налетел на мои ноги и, ища защиты, ухватился за руку моего спутника.

— Сорве! — пискнул он, крепко вцепившись в его руку и тараща на меня темные глаза. — Сорве! Я спрячусь в пивоварне! — и понесся, как круглый камешек, выпущенный из рогатки. Молодой Сорве, ни на мгновение не утративший своей серьезности, повел меня дальше, пока мы не дошли до внутреннего очага, где нас ждал князь Эстре.

Эсванс Харт рем ир Эстравен был стар. Ему было за семьдесят. Скованный артритом, он сидел в кресле на колесиках около самого огня, неестественно прямой и неподвижный. У него было широкое лицо, очень старое, время избороздило его лицо морщинами, как скалу иссекают ветер и дождь. Лицо его было спокойным, очень спокойным.

— Вы Генри Ай, посланец.

— Да, это я.

Он смотрел на меня, а я смотрел на него. Терем был его сыном, он был ребенком лона этого старого человека. И Терем был младшим сыном, старшим был Арек, тот, голос которого он слышал, когда я обратился к нему на мыслеречи. Теперь их обоих не было в живых. Я не смог уловить сходства между лицом моего друга и лицом этого старика, спокойным и твердым лицом. Я не Мог найти в этом лице ничего, кроме подтверждения той жестокой правды, что Терема нет в живых.

Я пришел в Эстре с тайной надеждой обрести здесь утешение. Здесь не было и не могло быть утешения. Да и почему же паломничество к месту, где прошло детство моего друга, должно было что-нибудь изменить, заполнить пустоту и утолить печаль? Ничего уже нельзя было изменить. Но мое прибытие имело еще одну цель, иную цель, и вот этой-то цели я мог достичь.

— Я был рядом с вашим сыном на протяжении нескольких месяцев до его гибели. Я был с ним рядом, когда он умирал. И я принес его дневники. И если есть что-нибудь, что я мог бы рассказать вам о тех днях…

Выражение лица старика как будто совсем не изменилось. Этого спокойствия уже ничто не могло нарушить. Но юноша стремительно вышел из тени, где он до сих пор молча стоял, и оказался в полосе света между окном и камином, света странного и нерадостного, и сказал жестко и сурово:

— В Эргенранге его по-прежнему называют изменником. Старый господин посмотрел на юношу, потом на меня.

— Это Сорве Харт, — сказал он, — наследник Эстре, сын моих сыновей.

Кровосмешение не запрещено законом на Гетене, я хорошо знал об этом. Непривычность и странность этого для меня, землянина, и удивление, когда я увидел отблеск непреклонного духа моего друга в глазах этого мрачного, упрямого провинциального юноши, на миг лишили меня дара речи. И я ответил дрогнувшим голосом:

— Король реабилитирует его. Терем не был изменником. Разве имеет значение то, как называют его глупцы?

Старый господин медленно склонил голову.

— Да. Это важно, — сказал он.

— А это правда, что вы перешли через Лед Гобрин вместе, вы и он? — спросил Сорве.

— Да, это правда.

— Я бы очень хотел услышать рассказ об этом, господин посланник, — сказал старый Эстравен очень спокойно.

Но мальчик, сын Терема, спросил меня, захлебываясь словами: