Инженю

— Сколько золота! Сколько золота! — вскрикивал Ревельон и, погружая обе руки в дыру, горстями вытаскивал золотые монеты.

— Ну как? Ну как? — спрашивал Ретиф.

— Но что вы делаете со всем этим богатством, старый скупец? — спросил Ревельон. — Копите сокровище?

— Сударь, извольте, пожалуйста, пересчитать деньги, — спокойно попросил Ретиф.

Пересчет занял у Ревельона почти час.

Сумма составила три тысячи луидоров без одного.

Отсутствовал один луидор: Оже достал монету из тайника в тот день, когда его выследил Ретиф.

— Все верно, здесь две тысячи девятьсот девяносто девять луидоров! — прошептал потрясенный Ревельон.

— Так вот, сударь, это золото принадлежит вам, — сказал Ретиф. — Ведь его мой зять-негодяй украл у вас в тот день, когда убил мою дочь.

Ревельон закричал от радости и сжал в объятиях честного и умного старика, вернувшего ему богатство.

— Мы разделим их! — воскликнул он.

— Нет.

— Нет да!

— Ни за что, сударь.

— Но, по крайней мере, вы возьмете…

— Не возьму ничего.

— Почему?

— Потому что тогда я не смогу поставить в конце романа, который намерен написать обо всем этом, следующую очень красивую фразу, что я вынашивал две недели: «Честный Дюлис признался, что он слишком щедро вознагражден признательностью и стал богаче благодаря своей бедности!»

С этими словами он поклонился обезумевшему от счастья Ревельону, который вскоре убежал, унося в шляпе свое сокровище.

Едва фабрикант покинул квартиру, Ретиф взял литеры, сел за верстатку и принялся составлять, в материальном смысле слова, первые главы романа, озаглавленного «Инженю Саксанкур, или Разведенная женщина», — романа, в котором, как утверждают некоторые, в образе персонажа, носящего имя Эшине-Морескен, он изобразил Оже.

ЭПИЛОГ[30]

После событий, рассказанных нами, прошло четыре года.

В Польше, в старинном громадном поместье, у большого камина, завтракали трое взрослых, тогда как мальчик, первым вставший из-за стола, бегал взад и вперед по необъятному залу.

Зал сверкал в лучах жаркого июльского солнца, но, тем не менее, казалось, что половина этой невероятно просторной комнаты словно застыла в полумраке и что с деревянных панелей стен падают перламутровые тени от огромных елей, посаженных вокруг дома.

Это пышное жилище было украшено по-старинному роскошно: гигантские поставцы, высокие гобелены, картины в массивных золоченых рамах.

Тихие и молчаливые, словно рабы, слуги, улыбаясь, скользили вокруг господ.

Среди господ была женщина сорока двух лет; несколько седых волос, которые она даже не давала себе труда прятать, сверкали, как серебряные нити, в ее черных волосах.

Черты ее лица выражали привычку повелевать и властвовать над людьми.

Она, казалось, величественно восседает, нежели сидит за столом.

Это была графиня Обиньская.

Ее сын Кристиан сидел справа от матери, тогда как слева располагалась молодая, красивая женщина, чье изящество превратилось в благородное достоинство благодаря богатству, благополучию и счастливому материнству.

Это была Инженю, ставшая графиней Обиньской.

Мальчик трех лет, который играл со своим другом, крупным сарматским псом, был ее сын.

Он, как и его отец, носил имя Кристиан.

Мальчик не мог усидеть на месте; иногда его одаряли улыбками, иногда награждали поцелуем.

Продолжая бегать по огромному залу, он на миг задержался перед портретом, на котором во весь рост был изображен дед графини Обиньской в парадном костюме вельможи.

Большая сабля, пышные усы, грозный взгляд — все в этом портрете внушало маленькому Кристиану страх; поэтому мальчик, постояв недолго перед картиной, отошел в сторону, скорчив испуганную гримаску, и снова принялся играть с псом.

— Скажите, дитя мое, — обратилась графиня Обиньская к Инженю, — как вы чувствуете себя сегодня?

— Я немного устала, сударыня. Вчера мы с Кристианом совершили долгую прогулку верхом.

— А ездить на лошади для нее становится утомительным! — с улыбкой заметил Кристиан, взглядом показывая матери, что контуры еще недавно такой тонкой талии Инженю начали расплываться и округляться, чтобы дать маленькому Кристиану товарища по играм.

— Такая трогательная, бледная и усталая, Инженю напоминает мне несчастную королеву Франции Марию Антуанетту, — сказала графиня, — эту бедную жертву чудовищ, от которых мы сумели избавиться!

— Вы правы, — согласился Кристиан, улыбаясь той счастливой улыбкой обладания, которого у него ничто не сможет отнять, — у королевы действительно такая же легкая походка и такая же гибкая талия; правда, если бы ее талия округлилась, как у нашей маленькой графини, то весь этот заискивающий двор ликовал бы от радости и любви к ней.

— Увы! — вздохнула графиня. — Эта любовь и эта радость, наверное, закончатся для нее на ужасном эшафоте, уже обагренном кровью ее супруга! А для ее детей, которых она выносила в своем чреве, — заточением в тюрьму, более жестоким, чем смерть!.. Да, кстати, — сказал графиня, повернувшись к молодой женщине. — Мне кажется, Инженю, что вчера вы ждали новостей от вашего отца или ждете их сегодня…