Инженю, или В тихом омуте

В маленьком полутемном зале, в который ее провели, было красиво — она это даже в своем состоянии отметила. Огромная картина на стене, необычная, с гигантским красным солнцем на белом полотне, и кривой черной веткой, и иероглифами внизу. Восточные фонарики под потолком, усыпанные иероглифами полоски ткани на стенах. И почему-то очень простые деревянные столики и стулья, утонченные в своей намеренной простоте.

А потом она заметила, что тут пусто — почти совсем, если не считать компании, сидевшей за угловым столиком. Троих мужчин, один из которых демонстративно развернулся к ней вместе со стулом. Маленький, тощий, с лицом карлика — детским и взрослым одновременно, выдающим возраст помятостью, попользованностью, потасканностью. Со слишком тяжелой для тонкой шеи гигантской золотой цепью, высовывавшейся из-под расстегнутой на груди рубашки. С татуировками на пальцах. С выцветшими, пустыми, затуманенными чем-то глазами.

Но она еще ничего не поняла. Начиная осознавать, куда попала, только когда он сказал что-то громко. Что-то не совсем понятное, что-то жаргонное, адресованное не ей, а тем двоим, которые привезли ее, в сопровождении которых она сюда вошла.

«Ниче телка» — вот и все, что она разобрала. А вот следующее предложение поняла почти целиком, тем более что он громко его произнес, на весь зал, усиливший эхом слова: «С мусорами тереть не захотела, а тут только так запоет. Ща я ее в кабинет, пацаны, — разведу, так она через десять минут петь начнет и еще просить будет, чтоб засадил. Мусора, бляди, с бабами общаться не умеют — а тут подход нужен! Так, пацаны?»

Те двое, что сидели с ним, хохотнули, тоже разворачиваясь в ее сторону, — и она, понимая уже, что попала в куда более плохую ситуацию чем та, в которой была недавно, обернулась на тех двоих, что стояли рядом с ней. На их несмеющиеся, спокойные абсолютно лица — не изменившиеся, когда из-за столика донеслось что-то вроде того, чтоб тащили ее в кабинет, ему десяти минут хватит.

Она стояла молча, глядя обреченно на поднимающего из-за стола карлика — оказавшегося нормальным вполне, невысоким, но нормальным, повыше ее даже. Примерно таким же, как Мыльников, — но только не юным, а карикатурно детским. И очень страшным. А он смотрел на нее, склонив набок голову, разглядывая ее вытертыми, белыми почти глазами, приоткрыв искривившийся рот, качая многозначительно головой, словно оценивая увиденное. А потом кивнул тем, что привезли ее, показывая головой на дверь в углу зала, напротив их столика. И когда один из двоих подошел к нему, что-то сказав тихо, карлик бросил резкую фразу, полную мата и жаргона. Кажется, означавшую, что он сам знает, что ему делать. Кажется — потому что она не все расслышала, — потому что второй в это время подвел ее к этой двери, распахивая ее перед ней, показывая кивком, чтобы проходила внутрь.

И она вошла и села — на самый дальний от входа стул, — не замечая уже ни экзотического оформления комнаты, простого и изысканного одновременно, ничего вообще. Просто села, кладя сумочку перед собой, сжимаясь внутренне, ожидая, когда распахнется дверь и войдет этот. Не столько боясь того, что будет сначала — в этом, в конце концов, не было ничего нового, — сколько того, что будет потом, когда он не услышит того, что ему надо.

Она смотрела на дверь, вздрогнув, когда услышала шаги за ней, когда дверь уже приоткрылась и вдруг захлопнулась. И раздались голоса. Намеренно ломаный, полууважительный-полуерничающий — карлика, спокойный и приветливый, но одновременно очень твердый — кого-то другого.

— Здоров, братан, — а я тут как раз с подругой нашей толковать хотел. Че, думаю, — тебя нет, а я с ней ща по-простому. С телками че тереть-то долго — развел, нагнул, и сама споет. Че скажешь?

— Я тебя предупреждал, нет? — Голос был размеренный и ровный, но в нем чувствовалось что-то куда более неприятное, чем в голосе карлика. — Я тебе говорил, что сам с иглы не слезешь, что врачам сдаваться надо? А ты мне что — я сам, я сам, не спеша. Я тебе что сказал: надо ширнуться иногда — ширяйся, но чтоб не видел никто и чтоб не высовывался, пока под кайфом. Был такой разговор? Что молчишь — отвечай за слова.

Он ни разу не повысился, голос, он медленно говорил и негромко, но каждое слово падало весомо и эффектно, а голос креп, стальным становился и ледяным.

— Да помню я — че пихать-то? — Карлик уже отступил, защищаясь и оправдываясь. — Ну лажанулся — утром получал кой с кого, а у него не хватало, ну герой и добил… А я в тачку сел, ну, думаю…

— Коля, домой его отвезешь! — отрезал голос, перебивая карлика, игнорируя его бубнеж. — Да хоть к нему, хоть к себе, хоть к кому. Да, сейчас! Все, вперед! И пока не оклемается — не выпускать. И никакого ширева больше — чтоб к вечеру в форме был!