Инженю, или В тихом омуте

— Да ладно — женатый не мужик, что ли? — Ему явно нравилась эта тема. — Колись — жалеешь? Я газету почитал — ну, думаю, счастливый был Сашок. Телка раз его только увидела, так сразу втрескалась — и в газете, понимаешь, про любовь свою, и по ящику. И даже с мусорами воюет за Сашка теперь. Придется от Нинки прятать тебя — она ж верняк читала тоже, узнает тебя, еще шмальнет прям там. Ты б про любовь с Сашком поменьше свистела — вот что я тебе скажу. Но ты не тушуйся, короче, — все нормалек будет. Постоишь, на людей посмотришь, думаю, увидишь кого надо. Ну а нет, в кабак поедем на поминки, там еще народ будет.

— Но… мне надо быть дома днем, в три часа. — Это была ложь, но прозвучало, кажется, нормально. — Мне должны звонить из газеты и с телевидения. И да, я совсем забыла, из милиции тоже должны звонить — они меня хотели вызвать сегодня, что-то им надо уточнить…

— Попозже приедешь. — Он снова оглядел ее всю, останавливая взгляд на ляжках, полностью открытых коротким платьем, — а потом поднимая его выше, словно зная, что она без трусиков, что нет ничего под непроницаемо-черными колготками. — Лично довезу — не боись. Нравился ж тебе Сашок — вот и помянешь. А потом вместе с тобой помянем, вдвоем…

— О… — протянула неопределенно, думая, что ей совсем не нравится тон, которым он произнес последние слова. — Я правда не была с ним знакома… Но милиция — вы же понимаете, они же будут звонить, а потом, может быть, начнут искать, они знают мой адрес…

— Пусть поищут! — Высокий рассмеялся коротко. — И кончай ты про мусоров — мне они по… Имел я их, короче. Думаешь, адрес твой и телефон откуда у нас — из мусарни, откуда еще?

Водитель снова оглянулся, многозначительно кашлянув, и длинный резко оборвал фразу.

— Да ладно, Васек, — че такого-то? Ну знает и знает — девчонка нормальная, трепать не будет. Ты, слышь, это — ты за нас потом особо не свисти. Нам-то по… до фонаря нам, короче…

Запищал мобильный, и он поднес его к уху, начав перебрасываться с кем-то невидимым непонятными ей словами. А она смотрела в окно. Джип ушел с Садового на Ленинский и тут понесся вовсю, оставляя позади другие машины, нарушая и подрезая, проскакивая на желтый и даже красный, летя к своей цели.

Ее предупреждали, что такое обязательно произойдет — в смысле встречи с этими, которые рано или поздно на нее выйдут. Но ей представлялось, что все будет иначе. Звонок, встреча, деловой разговор, демонстрация теми, кто придет на встречу, фотографий погибшего в компании разных людей. Ну в крайнем случае поездка — но заранее обусловленная поездка — в какое-то место, где, по их мнению, может быть тот, кто причастен к убийству. И опознание — желательно по фотографии и в любом случае не в упор, не в лицо.

А тут все началось не так. И говорили с ней без всякого уважения и пиетета, как положено бы с единственным свидетелем и явно союзником, защищавшим интересы их покойного друга и предводителя. Довольно развязно говорили, вдобавок допуская неприятные намеки на ее причастность и ко всему еще и пугая местью какой-то Нинки.

Конечно, все было не так плохо — просто не так, как ожидалось. Но она в который раз подумала, что, ввязываясь в эту историю, все представляла себе иначе. А реальность оказалась другой. И люди, с которыми ей приходилось общаться, тоже были другими — не теми, с кем она рассчитывала общаться. И относились к ней по-другому. И выяснялось, что у этой истории могут быть совсем другие, совсем не такие приятные последствия.

Она напомнила себе, что никогда не любила думать. И не стоит делать этого сейчас. Куда лучше радоваться, что она прекрасно выглядит, и хорошо, что она оделась именно так, и представлять, как она будет смотреться на кладбище. И не забивать себе голову ненужными мыслями — от которых тяжело жить, и портится настроение, и появляются сомнения, тревоги и страхи.

Меньше думаешь — лучше спишь. Так она изрекала, когда мама говорила, что ей надо задуматься всерьез — над учебой в школе или институте, над своим будущим и жизнью вообще и сегодняшним днем в частности. Или с комичной выспренностью замечала — «во многия знания многия печали». Или — «дуракам живется легче». И дурам соответственно тоже.

— Ну все, подъезжаем вроде. — Высокий убрал мобильный от уха, складывая его. — Как раз успели — до начала десять минут. Ты, короче, усекла, че я сказал?

— Да, конечно. — Она помедлила, это был очень серьезный момент, и ей важно было услышать, что он скажет, хотя она не рассчитывала никого увидеть здесь. — Но если я узнаю, он ведь поймет, кто…

— А ты не тушуйся — твое дело узнать, а остальное наше. — Он посмотрел на нее сверху вниз, может, даже подмигнул, может, улыбка была в его глазах — она не видела, он уже надел свои идиотские очки со слишком вытянутыми линзами. — Скажешь, что он — значит, он, и базаров с ним никаких не будет. Ты увидь только — а бояться сразу некого станет. Сечешь?