Есть в нашем мозгу участок, по большей части закрытый и не участвующий в процессе наших мыслей, но запах, словно ключ, отпирает хранящиеся в нем воспоминания. Идешь по улице, думая о чем–то совершенно другом, и вдруг завиток дыма над чьей–то трубкой, легчайший аромат из сада, мимо которого ты проходишь, переносит тебя на двадцать лет назад, к тем воспоминаниям, о которых ты даже не подозревал. Живо предстанет и место, и люди, и каждое сказанное слово, а главное — тогдашние впечатления. У многих животных обоняние острее нашего, но наше — я чуть было не сказал, «не жук начихал». В общем, вы меня поняли.
В этой грустной сцене, когда Петр пытается доказать, будто он не имеет никакого отношения к Иисусу, а его сердце, обливаясь кровью, кричит: «ты принадлежишь ему!», тоже присутствует запах. Запах горящего дерева и угля — как описать его? Но и вы, и я всегда узнаете этот горький аромат. И когда дым защекочет ноздри, вы непременно вспомните прошлый раз, когда вдыхали этот дым, и что тогда было, что вы делали, о чем говорили. Вскоре костер будет разложен вновь (21:9), и оба они, Петр и Иисус, припомнят ту печальную ночь. Это специально так устроено (что обычно для Евангелия
от Иоанна) - память вновь пробуждается, чтобы рана была исцелена. Рана, оставленная отречением в душе Петра — и, смею предположить, также в душе Иисуса.Как и у Марка, отречение Петра происходит на фоне допроса у первосвященника. Здесь не вполне ясно, кто ведет допрос: Каиафа, тогдашний первосвященник, или Анна, его тесть. Можно предположить, что из дома Анны Иисус был отправлен к Каиафе (стих 24) для более формального допроса (такой допрос описан в других Евангелиях). В некоторых старинных рукописях Иоанна строки переставлены, чтобы понятнее стали перемещения в ту судьбоносную ночь. Но мне кажется, сбивчивый порядок строк передает всеобщую растерянность: было темно, все были испуганы до смерти, никто не понимал толком, что происходит.