Иоанн Грозный-Годунов. Книги 1-14

А Васька Грязной, казалось, был в особом почете у государя: он воеводствовал, получал в кормление большие города, ходил послом в дальние земли, а когда попал в плен к крымскому хану, то немедленно был выкуплен самодержцем за такую сумму, на какую можно было выстроить на Руси целый город.

Едва пробиваясь во дворец, дворяне тащили за собой многочисленную родню и забивали ею, по возможности, все приказы и дворы. Не стал исключением и Васька Грязной: едва попав на очи самодержца, он выпросил для брата Афанасия Благовещенский приход, а скоро тот сделался духовником самого царя.

Васька Грязной совсем не подозревал о том, что скоро будет обладать не только городком Верхний Луг, отданным государем ему в кормление, но и самой царицей. А Мария Темрюковна, казалось, задалась целью перепробовать все ближайшее окружение царя, и если кто-то и оставался обделен царицыным вниманием, так это были истопники и печники.

И лишь немногие знали о том, что таилось в красивой головке царицы-матушки, когда она посматривала на пустующий государев стол.

Васька Грязной пришел к царице в точно условленное время. Входил в ее покои безбоязненно, знал о том, что Иван Васильевич выехал поздно ночью в Александров скую слободу в сопровождении Басманова и рынд, а еще наказал государь отобрать девок с Кормового двора и раньше завтрашнего дня возвращаться не собирался.

От Марии Темрюковны веяло ароматом, от которого заалеет и конь, и Васька Грязной с трудом сдержал себя, чтобы не наброситься на царицу, и терпеливо стал выслушивать ее жалобы на самодурство государя. Дворянин вовремя поддакивал и разглядывал ее капризные губы, а когда Мария откинула полог, приглашая его ступить на постелю, Василий выплеснул восторг прямо в лицо царице:

— Матушка! До чего же ты хороша! Так бы и задушил тебя от счастья в своих руках.

— Будет тебе еще кого душить, как накажу, чтобы не медлил!

А потом царица смело предстала перед Василием нагой.

— Ближе ко мне двигайся, сокол мой, ближе… Вот так… Не смотри ты на меня как на царицу, я ведь еще и баба. Мне, Васенька, ласка нужна, да такая, чтобы мое сердечко от сладости защемило. Государь наш на такое неспособен, едва попробует меня, так тут же нос начинает воротить, повернется на бок и храпеть давай. А ты не такой, Васенька, ты ласковый, видать, бабы тебя очень любят.

Василий Грязной хмелел от царицыных слов, дурманом растекалась ее ласка по телу и была такая же ядовитая, как запах первых цветов: вдохнешь в полную грудь раскрывшийся бутон, и закружится голова, словно от красного вина. И вдвойне слова царицы приятны были тем, что сторонились бабы Василия: боярышни видели в нем мелкого дворянина, а местные красавицы только хихикали, когда Василий засылал сватов. А вот царица Мария не побрезговала: пригрела да приласкала.

— Васенька, что ты желаешь? — очнувшись от сладкого сна, спросила царица.

Это была именно та минута, которую Грязной дожидался давно, с того самого времени, как опустел митрополичий стол, и упусти он сейчас представившийся случай, другого может уже просто не быть.

— Государыня-матушка, — начал Василий Грязной, — не о себе я хочу просить, а о брате. Митрополичий стол после Макария уже который месяц пустует… Вот если бы ты за брата моего вступилась и сказала царю, что лучше, чем Афанасий, не найти, тогда мне другой награды и не надо.

— Значит, о брате печешься? — повернулась царица к Грязному.

— Хлопочу, государыня, сам он о себе не побеспокоится, так и будет до скончания века игуменство в Чудовом монастыре. Если кому и занимать митрополичий стол, так это ему, честнее мужа, чем мой брат, не встретишь!

— Если я соглашусь с государем переговорить, чем ты мне полезен будешь?

— Да мы за тебя, государыня, животы положим! — воспрянул Василий. — Холопами твоими будем до скончания дней. Знаю я про то, как не ладила ты с митрополитом, он тебя все норовил уколоть, что ты, дескать, не нашего роду-племени, из мусульман пришла и опоры у тебя никакой не было. А брата поставишь, так за тебя вся церковь будет стоять. Сам буду глотку рвать каждому, кто слово поперек посмеет произнести. Только поддержи перед государем брата моего!

— Я ни с кем не люблю делить слуг. Если увижу, что служите больше Ивану, чем мне… Изгоню из дворца. Нет! Сживу со света и тебя, и братца твоего.

— Согласен, государыня.

— Можешь говорить Афанасию, чтобы готовился примерять митрополичий клобук.

Царь уже отвык спорить с Марией и, когда она настаивала на своем, Иван в досаде махал рукой, понимая, что в случае отказа его царственная супруга может сигануть с высокого крыльца башкой вниз, а то и вовсе ковырнет себе брюхо черкесским кинжалом.

Иван и сам против кандидатуры Афанасия ничего не имел. Это не Макарий, который без конца пугал Божьей карой и неистово ругал за прелюбодеяние, накладывая без конца строжайшую епитимью. Афанасий в отличие от Макария был мягок, если не сказать кроток, и никто при дворце не слышал, чтобы он повысил голос.

Вот таким и виделся Ивану Васильевичу московский митрополит.