Иоанн Цимисхий

«Пусть они грезятся – они не превзойдут ужасной действительности… Хоть на час он усыпит меня – за один час сна я готова отдать полжизни моей. Только один час покоя, и – пусть это будет яд… Зюлейка! тем лучше – ради Бога, дай его мне, дай мне его, Зюлейка!»

Зюлейка вынула маленькую золотую коробочку, скрытую на груди ее, и отломила маленький кусочек от какого-то темного вещества, хранившегося в коробочке. Феофания с жадностью проглотила этот кусочек, и расстроенное воображение так сильно действовало на нее, что ей казалось, будто действие опиума немедленно началось; она закрыла глаза, вздрагивала засыпая, дремала, и скоро тяжкий, но глубокий сон овладел ею.

Более часа прошло, как Зюлейка сидела подле спящей Феофании и смотрела на ее лицо, прекрасное, но обезображенное терзаниями душевными и страданиями телесными. Пульхерия, Феона и Гликерия не возвращались. Зюлейка задремала, склонила голову, и, хоть ей казалось, что в ближних комнатах слышны движения, беготня, шум какой-то, но утомленная невольница не могла пробудиться. Лампада, горевшая на столе, почти погасла; вдруг яркий свет блеснул в комнате. Зюлейка опомнилась. Она увидела вбежавших в смятении невольниц и приближенных, с зажженными светильниками. Постельничий Иосиф, бледный, еле дышущий, едва держащийся на ногах, окровавленный, вшатнулся в комнату.

«Что вам надобно? Что такое?» – спрашивала Зюлейка.

– Где владычица наша, где Феофания?

«Вот она, спит – не будите ее».

– Боже великий! – возопил Иосиф, – теперь-то спать! Восстань, пробудись, несчастная супруга великого властителя царьградского!

В испуге пробудилась Феофания. Казалось, она сама изумилась, что на ней было еще то самое платье, в котором была она на пире, данном для булгарских царевен. Она протирала руками глаза, смотрела на всех, старалась вспомнить, что с ней было, и от действия опиума действительность смешивалась в ее голове с мечтами воображения.

– Великая владычица! – воскликнул Иосиф, повергаясь к ногам ее, – измена, убийство! Твой супруг умерщвлен злодеями!

«Уж умерщвлен! Как, старик: он уж убит, зарезан? Когда же, кто же убил его?»

– Цимисхий, владычица! Не знаю, какими путями проник он в опочивальню супруга твоего, и – мой повелитель, мой владыка пал под его ударами, а я, я пережил его, я, вскормивший его на руках моих, я, которому поручил он стражу за своею безопасностью…

Тяжко зарыдал старик. Ужас изображался на всех лицах.

– Что же, старик, о чем, же ты плачешь? Полно плакать – вели взять Цимисхия под стражу, разрезать, казнить его…

«Увы! повелительница – все погибло: стража изменила; она провозглашает убийцу повелителем царьградским – и вот награда, когда я хотел удержать изменников… – Он указал на кровь, бегущую из раны его. – Едва мог я пробиться сюда среди всеобщего волнения. Еще есть средство, одно средство: поспеши явиться к ним, властительница; поспеши отмстить смерть и погибель супруга своего! Изменники устыдятся, устрашатся тебя…»

– Мне устрашить их? Мне отмстить? Ты с ума сошел, старик! Да, да – ты сумасшедший – знаешь ли, кто провел убийц к Никифору?.. Я!

Как громом пораженный, воспрянул Иосиф; от сильного движения кровь ручьем хлынула из его раны, и он упал, изнеможденный, близ дверей.

– Да, да! я провела их – ха, ха, ха! – воскликнула Феофания с неистовым смехом. – Я отдала Цимисхию ключ от тайного подземелья, которого не знал Никифор. С моего согласия Цимисхий провел по этому подземелью убийц. Как же требуешь ты, старик, чтобы я отмщала за Никифора? Цимисхий будет теперь властителем Царьграда, а я буду его супругою. Ты думаешь, он не согласится взять руки моей, обагренной кровью Романа и Никифора? Неправда: у него самого руки замараны кровью! Славная будет свадьба! Дьяволы будут плясать! Демоны играть и хохотать…

«Уведите меня, помогите мне уйти! Дайте мне умереть подле моего властителя! – вопил Иосиф, тщетно силясь подняться. – О Никифор! Жертва коварства неслыханного!»

– Беги, беги, старик! Грех заразителен – он и к тебе пристанет! А вы, дайте мне скорее мою багряную одежду – это цвет крови! Нужды нет! Скорее алмазный венец мой – скорее драгоценную, вавилонскую порфиру мою – я должна встретить Цимисхия, как жениха моего…

Она упала на седалище свое и вдруг вся затрепетала: ей померещилось, что Никифор пришел к ней, что он указывает ей на свою рану…

– Зачем ты брызгаешь кровью на мое платье! – возопила Феофания, торопливо отирая руками свое платье. – Прочь от меня – ты страшен, ты бледен, ты мертвец – твое жилище гроб – от тебя пахнет могилою!.. Идти с тобою? Нет, Никифор! я не пойду с тобою – ты уведешь меня в ад – я еще жива, я хочу жить, радоваться жизнью – я хочу быть счастлива, богата, знаменита – счастлива хочу я быть – прочь от меня!.. Ах! спасите, спасите меня – он тащит, влечет меня с собою… Он, и Роман, Роман также… Вот они оба…

Волосы поднялись у всех от ужаса, когда страшная исповедь совести высказалась устами безумия. Дикий вопль Феофании наполнил все комнаты, и ее приближенные и невольницы убежали от нее, все, кроме Зюлейки.