Йонтра

На одном спутнике, на искусственной базе, специально созданной для богатых туристов, я зарезервировал себе все места сроком на десять лет. Там никого не было. Обслуживанием базы занимались роботы. На связь я, конечно, не выходил и только лишь изредка просматривал новости в межпланетной информационной сети. Было скучно. Поэтому мне ничего другого не оставалось, кроме как посвятить все свое свободное время работе с зеркалом. Совсем уже позабыв все советы О, я, так же как и она когда-то, лазил по разным уголкам Вселенной, заглядывая при этом иногда в прошлое и будущее. И если с прошлым все было более или менее понятно, то вот будущее интересовало меня очень сильно. Забираясь все дальше и дальше, я не переставал удивляться непредсказуемости развития вот, вроде бы, и вполне разумных цивилизаций, невероятным катаклизмам, сотрясавшим Вселенную, а также безграничным возможностям своего зеркала. Наконец, я добрался до периода развития мира, который наши ученые иногда называют «вечным холодом». Звезды уже давно не светили, черные дыры испарились, протоны, нейтроны и даже кварки распались, свет померк, и безграничная тьма навеки окутала весь мир. Вот он – «вечный холод», обрадовался я увиденному. После чего сделал снимок пустого изображения в зеркале и… не удержался, выложил-таки его в сеть. И почти тут же мое уединение было разрушено, а вместо бандитов из казино и шпионов из военной разведки появился он, один.

Это случилось примерно через неделю после того, как я вынужденно покинул свое уединенное убежище на спутнике, удирая от целой армии корреспондентов, ученых, писателей и сам даже еще не знаю кого, которая ну просто обрушилась на меня тогда. Ища спасения и едва успев накинуть на себя хоть что-то, я буквально ринулся в открытый космос. Задал своему звездолету привычный уже вариативный маршрут и стал гадать, куда это меня теперь судьба забросит. Забросила она меня тогда на вполне себе приличную удаленную планету, немного отсталую, правда, но все же обеспеченную основными благами цивилизации. Однако он уже ждал меня там. Это был норр. Среднего роста, довольно бесцветный и не выделявшийся из толпы абсолютно ничем.

Единственное, что, возможно, было несколько необычным в его внешнем виде, так это – вот эта как раз шляпа, – Скит указал на предмет на своем столе. – Но тогда я как-то сразу догадался, что это было уже вовсе не то, что прежде. Что это никакой не бандит и не шпион, а нечто куда и гораздо более худшее. Несколько раз он просто проходил мимо меня, причем даже не глядя в мою сторону. Потом стоял на тротуаре неподалеку от гостиницы, где я жил. В магазине как-то едва не столкнулись, что меня тогда, как помню, отчего-то рассмешило. В общем, ничего особенного. Однако, я, ну просто всем своим существом ощущал, что на этот раз что-то все же должно произойти. Какой-то внутренний голос говорил мне, что я заигрался, что зашел слишком далеко, и что теперь должен заплатить. И вот верите или нет, но я тогда даже бежать отчего-то не мог. Боялся, наверное. И момент настал. – Скит погладил щупальцем клюв, прокашлялся, но похоже только для вида, и продолжил. – Этот норр, точнее тот, кто принял его облик, мне тоже ничего не сделал тогда. По крайней мере физически. Он лишь как-то подошел ко мне вплотную, посмотрел прямо в глаза и произнес только одну фразу: «Ты меня видел». И все. После этого он развернулся и ушел.

Вы не знаете, наверное, – обратился Скит к аудитории с какой-то кривой ухмылкой, – почему усопшим всегда закрывают глаза? Нет? Так я вам скажу. Дело тут не в каких-то там утилитарных причинах, а просто никто, вы слышите, никто не в состоянии выдержать взгляда мертвых глаз. Так вот, – вздохнул Скит, – у того норра был как раз такой вот взгляд.

Последовала пауза. Было заметно, что рассказчик нервничает и колеблется. Слушатели же, напротив, все замерли в каком-то хрупком напряжении. Наконец Скит продолжил.

– И это был предел. Тот бездонный обрыв, на самом краю которого я словно бы остановился. Я уже не мог больше продолжать, не мог жить как прежде. Я как-то почувствовал, что столкнулся с чем-то действительно страшным, до безумия страшным. Что мне уже никуда не скрыться, что я погиб.