Ирано-таджикская поэзия

Так он откладывал отъезд с разу на раз, пока не прошло четыре года, ибо была это лучшая пора Саманидской державы, и все было благоустроено, и страна не знала врагов, и армия была готова выполнять все распоряжения, и все время было счастливое, а счастье было полное. Но все это наконец опостылело, и тоска по дому взяла верх. Увидели, что шаху пригляделось это место, и на уме у него только страсть к Герату, а на сердце — привязанность к Герату. В своем разговоре он уподоблял Герат кущам Эдема, даже отдавал ему предпочтение и ставил выше кумиров Китая. Догадались, что он намерен и ближайшее лето провести в Герате. Тогда военачальники н высшие сановники государства отправилась к устоду Абуабдулло ар-Рудаки (а из собеседников падишаха не было ни одного, кто был бы так почитаем и авторитетен, как он) и сказали ему: «Мы одарим тебя пятью тысячами динаров, а ты прояви такое искусство, чтобы падишах покинул эту землю, ибо сердца наши изнывают в тоске по детям, а душа томится в стремлении к Бухаре». Рудаки согласился, а нащупав пульс у эмира и зная его нрав, он понял, что прозой он не проймет его, и обратился к поэзии, сложив касыду. Когда эмир утром опохмелялся, он вошел и сел на свое место и, когда умолкли певцы, он взял чанг и начал касыду на мелодию «ушшок»[4]. Он как тополь! Ты как яблоневый сад! — Он — имеется в виду эмир; ты — Бухара. Тополь в сад благоухания приходит. — «Когда Рудаки дошел до этого бейта, эмир был так взволнован, что сошел с трона н без сапог вздел ногу в стремена своего оседланного скакуна и направился в Бухару, так что шаровары н сапоги ему доставили лишь в Бурун, через два фарсанга; там он обулся и не выпускал поводьев из рук нигде вплоть до самой Бухары». Старинное предание весьма правдиво объясняет секрет воздействия этой газели, образно передающей одну страсть — тоску по родине.

«Я всегда хочу дышать…», «Сегодня Бухара — Багдад…», «Лицо твое светло…», «Лишь ветерок из Бухары…» (стр. 44, 45). С. Нафиси обнаружил в одном старом суфийском трактате, где они приписаны другому автору, но признал их принадлежащими Рудаки, что остается спорным, поскольку эти стихи напоминают подражания стихотворениям Рудаки.

«Зачем на друга обижаться?..», «В мире все идет…» (стр. 45). — Обнаружены в том же источнике, однако в данном случае авторство Рудаки не вызывает сомнения.

«Только раз бывает праздник…», «Казалось, ночью на декабрь…», «Тебе, чьи кудри…», «Я потерял покой и сои…» (стр. 46, 47, 48). — Эти произведения приписывались поэту Катрану (XI в.), подражавшему во многом Рудаки. Однако эта атрибуция убедительно оспаривается, и авторство Рудаки можно признать с большей вероятностью.

«Тебе, чьи кудри точно мускус…» (стр. 48). — Вамик и Узра — по старинным преданиям (возможно, эллинистического происхождения), любовная пара, воспетая после Рудаки в одноименной поэме Унсури (XI в.).

«Я потерял покой и сон…» (стр. 48). — …дай рубин… — равносильно выражению: «Целуй меня поцелуями уст [рубиновых] твоих».

РУБАИ

Четверостишия, содержащие одиннадцать — тринадцать слогов, написанные своеобразным метром, плод древнейшей иранской народной традиции. Рифмовка: аа ба, либо аа аа.

«Если рухну бездыханный…» (стр. 51). — Это четверостишие безосновательно приписывается также малоизвестному поэту Ланбони (XIII в.).

«Я гибну: ты, подобно Юсуфу, хороша!..» (стр. 51). — Юсуф

— библейский Иосиф Прекрасный. По кораническому преданию, проданный в Египет, Юсуф так поразил всех своей красотой, что женщины во дворце его хозяина, резавшие фрукты, засмотрелись на него и поранили себе в кровь пальцы.

«Мою Каабу превратила…» (стр. 53). — Это стихотворение обращено к христианке, возлюбленной Рудаки.

«Еще я не пустился в путь…» (стр. 54). — Это стихотворение приписывается поэту Кисаи (X–XI вв.).

«Слепую прихоть подавляй…» (стр. 54). — С этим четверостишием связано следующее предание: один из сановников, усомнившись в способности Рудаки к прозрению, подумал об этом при встрече с поэтом. В ответ на свои сомнения он услышал строки четверостишия и был сконфужен. Безосновательно это рубаи приписывается также поэту Пахлавану Махмуду Хорезми (XIV в.).

КЫТА И РАЗЛИЧНЫЕ ФРАГМЕНТЫ

Жанр кыта (фрагмент) представляет собою небольшое (до 10–12 бейтов, обычно не более 5–7) монорифмическое стихотворение, которое формально отличается от газели тем, что в кыта первые две строки между собою не рифмуются, по содержанию кыта преимущественно носит характер размышления, дидактического высказывания, философского обобщения и т. д.

В настоящий раздел включены фрагменты, которые являются скорее всего законченной кыта (первые двадцать три отрывка) либо отрывком кыта, а возможно, и касыды. Начиная с «загадки» и до конца раздела приводятся четверостишия, которые, однако, не являются рубаи, а скорее всего — обрывками кыта либо касыды.

«Как тебе не надоело…» (стр. 55). — Безосновательно приписывается также поэту Ашрафи Самаркандскому.