—
Но я даже приблизительно не могла догадаться, какое это может быть слово, — говорю я, — видела только твой рот, как ты все время старательно что-то выговаривал, но не слышала, и тогда твой вагон, весь в огнях, скрылся в темноте вместе с остальными, идущими следом вагонами и их пассажирами, и остался только открытый зев туннеля и щиты с рекламой алкогольных напитков и авиакомпаний, а ниже них были рельсы, такие всегда блестящие, аж трудно поверить в то, что они опасны для жизни, так ярко они блестели, и я стояла там и не могла сообразить, что же ты мне пытался сказать, потом попробовала повторить артикуляцию твоего рта своим собственным ртом, но все, что из этого получилось, было слово «омбудсмен»
[2].Теперь мы оба хохочем. Крутимся на теплом месте кровати, которое мы нагрели. Ты повторяешь это слово, и в темноте я чувствую на себе твое дыхание.
—
Ну надо же, омбудсмен, — говоришь ты.—
Боже мой, омбудсмен, — говорю я. — Тогда я даже не знала, что это слово означает. Да я до сих пор не знаю его значения. Все никак не могла понять, почему ты мне говорил это слово. Постоянно думала, что, вне всякого сомнения, должно быть что-то совершенно иное. И тогда на ум пришло слово «смятение»
[3].—
Смятение, придумаешь тоже, — говоришь ты. — Вот-вот. Давай встретимся на станции «Смятение». Я буду ждать тебя в «Смятении».—
Но ведь мы и вправду пришли в смятение, — говорю я, — и кто угодно в такой ситуации, когда один уже в поезде, а другой еще на платформе, и между ними захлопнулись двери, возможно, тоже почувствует некоторое смятение. А что, если ты говорил мне не одно, а два слова, неожиданно пришло мне в голову. Что-то наподобие «смущает меня» или «стесняет меня». И к тому же на платформе никого кроме меня не осталось; чуть позже появились другие люди, которые ожидали прибытия следующего поезда, и, когда их поезд пришел, одни садились в вагоны, другие выходили, а я все еще стояла, разговаривая сама с собой, пребывая в смятении, нет, в смущении, или нет, скорее в служении.