Исчезнувшая в облаках

– Мягкость – это сила, – сказала она. – И гораздо большая, чем ты думаешь.

– Нет, – возразил он. – Ничего подобного. Люди говорят так, потому что это звучит мило, но на самом деле это не так.

– Джордж…

Он вздохнул. Ему захотелось обнять ее своими слишком грубыми руками, ласкать и гладить тонкую кожу ее спины, бедер, даже ладоней и пяток. Хотелось укрыть ее в своих объятиях, точно за стенами грота, стать для нее «передышкой в пути» – тем, чем она окрестила его, как бы он тому ни противился.

– Моя бывшая жена, – сказал он, жалея, что говорит об этом в постели, но продолжая говорить через силу, – всегда повторяла, что я слишком милый и дружелюбный. Слишком мягкий. Нет, она не имела в виду ничего плохого, все в порядке. На самом деле мы до сих пор друзья. – Он выдержал паузу. – И все-таки она ушла от меня. Как ушли потом все остальные. Хотя ни одна из женщин, с которыми я встречался, никогда со мной не ругалась. – Он погладил Кумико по плечу. – Люди любят, когда с ними милы их друзья, но эта любовь – совсем иного порядка.

– Милость, Джордж, – сказала она, – это все, чего я желаю от этого мира…

И как будто еще два слова – «прямо сейчас» – были добавлены к концу ее фразы, но он так и не понял, произнесла их она или это сочинило его пугливое сердце.

Он решил оформить «Дракона и Журавушку» и изрядно поломал голову как. Обычная фоторамка тут не годилась – объемность самой работы не позволяла даже слегка придавить ее стеклом. Кроме того, большинство рамок, из которых ему пришлось выбирать, предназначались для фотографий крепкозубых детишек и их золотистых ретриверов и совсем не подходили для столь многозначной и живой работы, как эта.

Перепробовав и забраковав несколько вариантов – без стекла, с фиксацией на матовой или блестящей поверхности, без накладной рамки, чтобы можно было разглядывать работу и сверху, – в итоге он вставил картину в узкий стеклянный кейс, обеспечив вокруг нее воздушный зазор, примерно как в диораме. Ребра кейса были окантованы золотыми полосками, из-за чего казалось, будто картинка находится внутри него сотни лет и может рассыпаться в пыль, если попытаться ее извлечь. Она стала напоминать реликвию, артефакт, случайно заброшенный в этот мир из альтернативного пространства-времени.

Куда же теперь ее поместить?

Сперва он повесил ее у себя дома, но почему-то это казалось ему ошибкой. На стене над каминной полкой картина была не на месте и выглядела как иностранный гость, который вежливо улыбается и гадает, когда же наконец закончится этот проклятый ужин. Остальные стены в комнате были заставлены стеллажами, на которых книги стояли так плотно, что казалось, картина просто задохнется от недостатка воздуха, и тогда он решил поместить ее над кроватью в спальне. Один пугающе бессвязный эротический сон, настигший его после этого (оползни, зеленые луга и армии, прокатывающие буквально по нему), заставил вернуть картину на прежнее место.

И в конце концов она перекочевала обратно в студию, где он, по крайней мере, мог видеть ее каждый день, где она смотрелась абсолютно на своем месте (и наблюдала за ним) как одно из лучших творений данного заведения. Не говоря уже о том, что именно здесь он встретил Кумико. Возможно, поэтому сия табличка, слияние двух разных искусств, и смотрелась так органично там, где их жизни пересеклись.

Он повесил ее над своим столом, на боковой стене, на расстоянии от конторки – как он надеялся, достаточно далеко, чтобы посетители смогли ее разглядеть.

Но тут…

– Что это, черт меня побери?! Это ваше? – воскликнул человек в костюме, расплачивающийся за свежеоттиснутые файлы для документов – как он объяснил, приходится делать это самому, потому что его секретарша, видите ли, заболела. Джордж поднял взгляд от стола, за которым вырезал из книги небольшую фигурку, на его глазах принимающую форму натюрморта из фруктов (или, возможно, спаниеля).

– У меня даже не спрашивайте! – отозвался Мехмет, все еще обиженный на то, что табличка так и не досталась ему. – Не думаю, что у нас в Турции кто-нибудь назовет такое искусством.

– Тогда у вас в Турции остались одни дураки… – произнес человек в костюме так, словно был страшно ошеломлен.

И тут Джордж понял, что вопрос «это ваше?» включает оба смысла сразу. Джордж сам это сделал? И – что звучало особенно интригующе – Джорджа ли это собственность?

– Журавль – мой, – ответил Джордж. – А дракон… – Он выдержал паузу, ощутив бесценное имя Кумико на кончике языка. – Дракон не мой.

– Это поразительно, – сказал мужчина.

Сказал очень просто, без ненужного ударения или акцента, не сводя глаз с картинки.

– Спасибо.

– Сколько?

Джордж заморгал от удивления:

– Простите?

– А сколько вы предлагаете? – встрял Мехмет, скрещивая руки на груди.

– Она не продается.

– Ну, а если бы продавалась? – хором спросили Мехмет и посетитель.

– Не продается. Точка.