Исчезнувшая в облаках

Несколько следующих минут они посылали друг друга как можно дальше на французском, после чего вопрос о Джее-Пи был сочтен «полностью решенным» с ее стороны и «подлежащим обсуждению» – с его.

Она заглянула в комнату сына. Еще слишком маленький для новой подростковой кровати, он разметался поперек нее поверх пухового одеяла с вихляшками Завро, но даже в такой позе не занимал и половины отведенного ему места. Она вошла и укрыла его одеялом.

– Се sont mes sandales, – пробормотал он, не открывая глаз. – Ne pas les prendre[20].

– He буду, малыш, – сказала она и поцеловала сына в лоб, стараясь не касаться его трещинкой на губе. – Обещаю.

Джей-Пи уткнулся в подушку с вихляшками Завро и провалился обратно в сон. В лунном свете он был прекрасен. На глаза Аманды опять навернулись слезы.

– Господи боже… – прошептала она.

Будь она и вправду беременна, это хотя бы объяснило эмоциональные срывы последних дней. Ее ревность к отцу. И то непостижимое, но жутко неприятное чувство, будто Кумико у нее отнимают. Это объяснило бы даже то пьянящее ощущение, возникшее у нее, когда Кумико угощала ее рисовым пудингом и кончики ее пальцев прикасались к губам Аманды, да и саму эту их связь, неожиданную… да, насколько полагает она сама, запретную и удивительную, которая потрясла ее до такой степени, что пальцы невольно снова и снова тянулись к губам, чтобы воспроизвести это ощущение вновь.

Это детский сад, это сумасшедший дом, но Аманде и правда казалось, будто женитьба Джорджа на Кумико лишает ее чуть ли не главного шанса в жизни. Дальше все будет только мельче, бессмысленней. Она все еще оберегала от посторонних глаз тот подарок Кумико, ту губительно прекрасную табличку (именно губительную, не правда ли, ведь она увидела ее и погибла), столь же ревностно, сколь и отчаянно. Теперь она прятала ее в ящике для чулок, больше никогда не брала с собой на работу и не рассказывала о ней никому, даже Джорджу.

Будь Аманда с собою честна (что не просто, ведь правда так неприглядна), она признала бы, что оберегает все это – табличку, ощущение от кончиков пальцев на губах, свою ревность – в слабой и тщетной надежде на то, что однажды Кумико еще поделится с нею своими непостижимыми тайнами. И возможно, точно так же и Аманда однажды поделится с нею своими

– и обнажит перед нею изъяны, которые прячет под своим черепашьим панцирем и которые в итоге окажутся совсем не изъянами…

Но все это теперь стало невозможно, поскольку именно за Джорджа Кумико собирается выйти замуж. Какая бы тесная дружба их ни связывала, с Амандой Кумико никогда не будет обсуждать все эти невероятные вещи. И от этого на глаза опять навернулись слезы. Никаких логических объяснений. О господи, если бы все объяснялось беременностью…

– Мама? – позвал из кровати Джей-Пи. – Ты что, плачешь?

– Нет-нет, милый, – ответила она, тут же утерев слезы. – Это просто луна светит. Красиво, правда?

– Иногда я сам луна. Когда сплю.

– Я знаю. – Она поправила локон на его голове. – Вот почему ты такой голодный по утрам.

Он улыбнулся, закрыл глаза. Аманда постояла над сыном, убедилась, что он заснул, удостоверилась в том, что ни плакать, ни рвать ее больше не тянет, и поплелась по темному коридору к себе в спальню, путаясь в мыслях, от которых никак не избавиться.

Ведь что, если она и вправду?.. О, ч-черт, неужели?

Она приложила ладонь к животу, не понимая, что конкретно должна ощущать в этом случае. Было бы крайне, бесконечно сложно объяснять людям, почему Джей-Пи так похож на своего братика или сестричку, не говоря уже о Клодин, от которой пришлось бы скрывать эту тайну целую вечность…

Да уж. Это была бы катастрофа.

Которой не будет. Потому что она не беременна. И все. Залет по случайному сексу, о котором сама же и сожалеешь, случается только в кино…

Хотя, конечно, в этом были бы и свои плюсы. Она так безумно любила Джея-Пи, что если бы у него завелся братик или сестричка…

Она вздохнула. Сколько «за», столько и «против».

– Но ты не беременна, – прошептала она, забираясь под одеяло и сворачиваясь поуютней. – Не беременна. Не беременна.

И в эту секунду звук повторился.

На этот раз он был гораздо отчетливей – глубокий, протяжный и такой неземной, что она выскочила из постели и подбежала к окну.

Но ничего не увидела, кроме все тех же автомобилей. Ничто не двигалось – ни на свету, ни в тени, хотя в некоторых углах потемнее вполне могло что-нибудь шевелиться. Но ее сердце чуть не выпрыгивало из груди, потому что звук этот раздался никак не с земли четырьмя этажами ниже. Он раздался прямо за ее окном. За которым конечно же не было, не стояло, не висело ничего, что могло бы издать такой стон, такой зов, такое рыдание…