Ищущий убежища

– Почему бы и нет? – Джон наградил Несту одной из своих редких усмешек. – По-моему, все остальные в городе такого зрелища не пропустят.

В полдень следующего дня кафедральный колокол оповестил горожан, и на соборном дворе собралась огромная толпа. Была среда, поэтому другого развлечения – повешения, которое могло бы соперничать с предстоящим зрелищем, не намечалось, и несколько сотен человек из пятитысячного населения Эксетера собрались у западного фасада огромного здания, чтобы полюбоваться тем, что будет происходить.

Джон заметил среди зрителей Несту. Чуть раньше, за ранним завтраком, он был удивлен заявлением Матильды о том, что и она собирается почтить процедуру своим присутствием. Он так и не понял, хотелось ли ей присутствовать из чистого любопытства или же было приятно лицезреть мужа в центре всеобщего внимания.

Несмотря на то что де Бонвиллей, проживавших в дальних краях по другую сторону Дартмура, в городе знали не очень хорошо, тот факт, что норманнский джентльмен оказался в столь позорной ситуации, стал дополнительной приманкой для зевак. Хотя само понятие прибежища в церкви имело религиозные корни, церемония носила мирской характер, и присутствовавшие клерикалы держались в сторонке. Епископ решил воздержаться от участия в действе, однако в дверном проеме западного фасада стояли архидиакон и регент, следя за тем, чтобы все формальности были соблюдены.

Бросалось в глаза и отсутствие шерифа. Единственными представителями закона и порядка, если не считать самого коронера, являлись сержант и несколько вооруженных стражников. Взгляды всех собравшихся были прикованы к Джону и человеку, готовящемуся к отречению.

Когда колокол пробил полдень, коронер вывел из северной башни поникшую фигуру и повел ее через неф к дверям собора. Мощная центральная дубовая дверь собора открывалась только по большим праздникам или же для редких визитов архиепископа или короля, поэтому они вышли из здания через одну из боковых дверей.

След в след за беглецом шагал Гвин из Полруана, который, судя по выражению лица, надеялся, что преступник попытается сбежать, как только они покинут пределы запретной для ношения оружия территории собора, чтобы одним ударом меча разрубить его напополам. Впрочем, поскольку в ближайшее время Гервеза ожидало освобождение из-под стражи и дальнее путешествие по тракту, в попытке бегства вряд ли был какой-то смысл, и Гвину пришлось довольствоваться тем, что он с угрожающим видом шел сзади, время от времени награждая де Бонвилля тычком в спину. Позади, неся сумку, в которой содержались письменные принадлежности, трусил Томас де Пейн.

Одежду, в которой Гервез был накануне, уже конфисковали для последующей продажи, и теперь на преступнике была бесформенная хламида из мешковины, рваный нижний край которой доставал до лодыжек. Он шел босиком, его длинная курчавая шевелюра исчезла – Гвин вдруг вспомнил, что отрекающихся полагается стричь, хотя это отнюдь не соответствовало действительности, – и череп Гервеза покрывали клочья неровно обрезанных волос, что выглядело намного хуже, чем если бы его попросту остригли наголо. Насколько Джон знал, в правилах отречения ничего не говорилось о необходимости обязательной стрижки, но он был не в силах лишить Гвина удовольствия хоть немного отомстить человеку из Питер-Тейви.

Когда они показались в дверях, толпа разразилась криками, и в их сторону полетели гнилые овощи. Поскольку опасности оказаться перепачканными подвергались, скорее, официальные лица, чем преступник, сержант прикрикнул на толпу и раздал несколько ударов затянутой в перчатку рукой. По такому случаю он был в парадной амуниции – в кольчуге до колен и круглом шлеме с защищающей нос пластинкой.

Толпа тут же притихла, проглотив оскорбления, и коронер приступил к церемонии. Гвин собрал дюжину мужчин в качестве присяжных, и они выстроились двойным полукругом за спиной Джона, готовые выслушать признание Гервеза. К группе присоединились и два священника из кафедрального собора.

– На колени перед королевским коронером! – выкрикнул Гвин.

Несчастный де Бонвилль опустился на землю. Унижение его было еще более болезненным, учитывая еще недавнее занимаемое им положение в обществе – добротная одежда, кони, деньги, подъем по аристократической лестнице на ступеньку-другую выше тех, кто его окружал.

– Сейчас вы покаетесь передо мной в совершенных вами преступлениях, – раздался хриплый голос Джона. – Признание не будет принято, если покаяние будет неполным или неискренним.

В этот момент регент, опередив архидиакона, произнес новое предупреждение о вечном проклятии:

– И милосердие церкви, а, возможно, и отпущение грехов в будущем, тоже зависит оттого, насколько полным и сердечным будет раскаяние.

Запинаясь на каждом слове, де Бонвилль неохотно повел свой рассказ.

Все началось много месяцев назад, когда прибывший из дальних земель солдат привез в Питер-Тейви новости о Хьюберте и сообщил, что тот в скором времени собирается домой.