Искальщик

Перец ни за что не хотел по-людскому. И Марик этот Шмарик по-людскому никак не проявлялся. Заходит за спину Переца и заходит… Тьфу.

Но меня с цели не собьешь.

– Вы, товарищ Шкловский, хоть бы чай заварили. Мы б разом семьей покушали хорошо и красиво. А потом и поговорили б про что придется. В положении выходного дня, так сказать.

Никак, гадские чертяки, не давались мне в руки.

Я и то, и другое. И сам воду поставил. И сам в буфет полез по старой памяти – за заваркой. И сам налил. И все-все-все.

Оба молчат.

– Раз вы так себя показываете, товарищ Шкловский, я вас спрошу, а вы ответите. Вы ж на вопрос ответите? Это ж вы можете сделать?

– Ну.

А я себе думаю такое: “Будет тебе щас “ну”, Перчик!”

– Товарищ Шкловский, товарищ Голуб передает вам горячий привет и интересуется, или крепко стоит ваша хата. Потому что, может, вы забыли, что она получилась ваша от Ракла, который, между прочим, застрелен под революционным судом.

Я говорил и видел наступающую бледность Перчика. И видел, что из-за спины Перчика высунулся Марик. Видел, что он сложил свои вонючие губы и изготовился доплюнуть до меня.

Дальше я уже ничего больше не видел. Потому что Перец вместе с Мариком навалились на меня и начали мутузить.

Не скрою, было больно. И Шкловский, и Марик сильно старались ногами, хоть у Переца одна нога после удара сильно ослабла. Так или сяк, а ноги этих обоих доходили-таки до нужного им места. А кроме того, Марик доставал до моего лица и своими заросшими ногтями.

Сколько я мог, я терпел. Такое мое твердое правило.

Потом дрыгнулся всей силой, выпутался из них – и бегом.

Конечно, я не допускал, что они так. Наверно, надо было подпустить больше аккуратности в своем выражении. Но что произошло, то уже ж случилось. Тем более что я честно сказал слова, которые обдумывал.

Кровь с предательски поцарапанной щеки целыми каплями падала на воротник выходной рубахи. А я ж ее только постирал… Сам, Мельниченковой не доверил… Думал, приду, пускай порадуются, что у меня жизнь. Нет.

Я удерживал капли, которые ползли с щеки. Но были ж еще и другие. Например, с носа. Это уже не Марик, это сам товарищ Шкловский проявил свое старание, причем здоровой ногой.

Я шел, как наш геройский земляк товарищ Щорс по сырой земле. Шел и, что бы то ни было, думал.

И с чего это Шкловский такую волю себе взял? Он практически свои руки и ноги распустил – это ладно. Но за этими руками и ногами – что? Он же этими своими руками и ногами запротиворечил не мне лично, а через меня – Розке. И? Смелый стал, отважный, аж до Британских морей, гад…

– Ой! Хлопец! У тебя ж кровь! Стой! Стой! Тебе говорю!

Так сбоку раздался голос Доры.

Я отпустил руку и открыл все свое лицо.

И опять раздался голос Доры:

– Ой! Это ж ты! Кто тебя?

Я не скрыл правду:

– Это, Дора Соломоновна, Перец ваш родной и соседский размахался вместе с вашим таким же Мариком!

Тем временем кровь уже не текла, а застывала на месте.

Дора правильно заметила все раны. Как медичка, тем более возле своего угла, за которым находилась ее хата, сказала:

– Зайдем до меня. Хоть обмою.

Я согласился и даже перехватил у Доры корзину, она как раз несла с базара, что купила.

В хате Дора смыла с меня кровь. И что интересно, когда Дора меня обсматривала – она просто обводила глазами, совсем без сердца. Я это учел. Спасибо, рубаху сверху, возле воротника и с плеча, застирала холодным – от крови хорошо помогает.

Пока Дора возилась с рубахой, я прошелся глазом по хате – две комнаты были передо мной как на ладони. А через окно второй комнаты на огороде увидел веревку с постиранным – густо завешано, не поймешь что на чем. Я, конечно, учел и это тоже.

Потом Дора принесла рубаху, тряхнула с силой возле моего лица, вроде вместо глажки. Какое там! Воротник и все, что рядом с воротником, не сильно от этого расправились. Я прикинул, что сам бы ни за что так материю не выкрутил. Дора выжала почти всю воду! Ну и руки – дай Бог всякому мужчине!

Причем Дора не сказала, чтоб я одевался и уматывал, а повесила рубаху вроде для досушивания на спинку стула венского фасона. Между прочим, не везде такой увидишь, я, конечно, подобный стул видел у Розки.

Да.

Ну, повесила Дора рубаху на спинку стула. Я сразу понял, что сделано это не для чего иного, как для разговора.

Так и получилось. Дора села на еще один стул – впритык возле стола. Мне головой показала, чтоб я сел. Я и сел – напротив.

– Ну! – Дора хотела, чтоб я начал.

Я и начал.

– Я, Дора Соломоновна, давно школу бросил. Я ж и так был среди других переросток. Стыдно перед людьми. Хватит захребетничать! Теперь в мастерских на товарной работаю. Угол снял. На Полевой. Своим хлебом живу.

Про хлеб сказал и замолк.

Дора опять:

– Ну!

– Вот к Шкловскому с Мариком зашел, проведать.

А Дора мне говорит следующее:

– Знаю я про тебя, и про твои проведания знаю. Ты, Лазарь, передо мной как облупленный. Так что если что – не бреши.

Дора сказала это без зла.

Она без зла, и я тоже без зла. Я собирался рассказать, как провожу новую жизнь, как стремлюсь к людям и тому подобное.

А тут грюк в дверь.

Дора пошла открывать.