Мне это понятно: видишь особенного человека — всегда хочется разгадать, что в нем за секрет. Правда ведь?..»
Днем бараки из гофрированного железа, в которых мы занимаемся, раскаляются так, что дышать нечем. В проеме двери виден бело-желтый, залитый солнцем песок, бетонная лента шоссе, темно-зеленый кустарник, а за ним — выпуклый бледно-голубой горизонт — океан. Жара такая ослепляющая, что даже цвет кустарника перестаешь различать — сначала он кажется черным, потом просто режет глаза, и все. Но океан голубеет.
Если подольше посмотреть туда, в проем двери, то, обернувшись, в помещении с минуту ничего не видишь. Постепенно только начинаешь различать самые заметные части аппаратуры, но прежде всего — безукоризненно белую сорочку Джона Рябинина. Он тут акклиматизировался, ему жара нипочем. Не видел еще на лице Джона ни одной капельки пота. И сорочка, даже под мышками, у него всегда свежая.
К вечеру, после пяти, голубая полоса океана густеет, а перед дверью ложится недлинная тень от барака.
Занятия кончились, но мы с Федором решили еще покопаться в радиолокаторе — кое-что неясно, и Джон остался.
Федор слушает старательно, я вижу: у него в таких случаях на скулах начинают ходить желваки. Потом говорит удовлетворенно:
— Ага, понял!
— Ага! — подхватывает Джон. — Прекрасно остроумная схема, не правда ли? О, американская техника это может, иес!
— Ес-ес, — торопливо соглашается Федор. — А этот блок?
— Этот блок… — Джон начинает объяснять. — Тут создается магницкое поле…
— Магнитное, — поправляю я.
— Виноват… Магнитное поле.
Федор смотрит на меня: мол, поделикатнее надо.
— О! О! Нет проще репы — один блок в этом ящике, запасные части — вот. Пять минут — ол райт — все готово. Не правда ли? Американцы это могут отлично!
Все говорит, говорит… Когда он говорит, я в этих блоках и схемах ничего понять не могу, смотрю на него и думаю: «А сам-то ты кто?»
Отсюда океанский прибой не виден. А он хорош!.. Длинные мощные гребни идут издалека. Если лечь на песок — кажется, они возникают на той стороне океана…
— Ты куда смотришь? — спрашивает Федор.
— Да я слушаю.
— Атлантический океан! — говорит Джон. — Это прекрасный океан. Флорида — прекрасное место на земле. Не правда ли? У меня есть отличная яхта…
Я смотрю на него и, когда глаза привыкают, вдруг спрашиваю:
— Хорошо вам здесь?
Федор ест меня глазами — ему бы все в схемах копаться.
Джон улыбается:
— О да. Очень. Мне повезло во всем. Америка — страна великолепных возможностей, и она никогда не была для меня мачехой. Я имею пост ведущего инженера на очень крупном заводе фирмы, отличная работа, не правда ли? — Он говорит сейчас почти без акцента, улыбаясь белозубо и спокойно.
Но я вдруг замечаю, что на лбу у него выступили мелкие бисеринки пота.
— Женаты? — зевнув, подключается Федор.
— О да. Я уверен, что лучшая жена…
Джон достает пачку сигарет, протягивает нам и щелкает зажигалкой.
Я тоже наклоняюсь прикурить, но Федор выдергивает сигарету у меня изо рта и деликатно объясняет Джону:
— Ему не надо привыкать, он не курит.
Джон кивает, затягивается. Улыбается. Потом, словно спохватившись, достает платок и тщательно вытирает лоб.
Мы выходим из барака. Сразу становится легче дышать.
У края шоссе стоит наш боцман. Ему что-то объясняет американский моряк. Жестикулирует. Сошлись… Наверно, по габаритам друг друга заметили — оба высоченные, здоровые. Американец хохочет, толкает боцмана в плечо — тот как глыба.
Со всех сторон к ним подходят моряки, наши и американские. И мы с Федором. Джон пошел было к своей машине, но тоже заинтересовался.
Американец, не переставая, говорит, показывает боцману наручные часы.
— Да что ты мне «бест», «бест»! — Пустошный достает из кармана свои. — Наши-то «Кировские» чем хуже?
— Позвольте перевести, — улыбается Джон. — Тони говорит, что гордится своими часами, которые лучшие в мире. Они заводятся сами, не боятся воды и пыли, а также имеют противоударное устройство.
Пока Джон переводит, этот самый Тони смотрит, не отрываясь, на боцмана, кивает и растягивает в добродушной ухмылке толстые губы. А боцман недоверчиво косится на Рябинина.
— Как это — противоударное? Бить их, значит, можно? А пусть вот на бетон-то бросить попробует…
Джон переводит.
Тони теперь озирается, очень довольный, и опять что-то быстро-быстро говорит.
— Пожалуйста, — оборачивается Джон к боцману и чеканит с таким видом, будто делает невесть какое важное дело. — Тони согласен бросить свои часы на это бетонное шоссе с высоты роста… вашего общего. Но при условии, что вы тоже бросите свои… «Кировские».
Эх, боцман, боцман! Авралить на палубе — это да, а дипломат из тебя никудышный… И чего сунулся с часами? Нарвался теперь.
— Понятно, — говорит боцман. — Пусть он первый бросает.
Американец снимает с руки квадратные, плоские, небольшого размера часы в золотой оправе, держит их за ремешок в пальцах вытянутой руки.
Матросы, загомонив, расступаются. Молчание.
Тони разжимает пальцы, часы глухо звякают о бетон и…