Искатель. 1978. Выпуск №4

— То было в начале войны… Я сказала Владеку: «Собирай манатки, поедем куда ни то помирать». А он спрашивает: «Зачем же ехать, помрем на месте. Да и не тронут тебя, ты ж хрещеная». А я, надо вам сказать, хрестилась ради него, от людской хулы его поберегла, а мне уж бог простит. Очень я любила Владека. Ну и говорю — береженого бог бережет, пойдем на восток. А он говорит: «Там уж немцы, шо мы будем их догонять?»

Андрей терял терпение, но старался не выдать себя ни единым жестом, знал — в таких случаях лучше не перебивать.

— А я ему говорю: «А вдруг проскочим? Нет же целого фронта, пойдем и пойдем, а там видно будет. Собирайся. А то я сама пойду. А ты без меня пропадешь». Он же даром что большой, а душой ребенок. Мамкой меня зовет.

Андрею вдруг показалось, будто за окном скрипнуло — будто кто мимо скользнул. Он тихонько встал и, распахнув дверь, с минуту вглядывался в темень. Вдали у машины маячил часовой.

— Я вас слушаю, слушаю…

Она рассказывала все тем же монотонно урчащим, точно вода в трубе, голосом:

— Мне лес як дом родной, я сирота, у Владека отца, лесника, прислугой была, у будущего свекра, значит, земля ему пухом… Ну вот, запаслись мы с Владеком травами, грибами, кое-чего перепало от немецкого обоза, партизаны его на опушке порушили, то зайцы в силки попадались. А все одно заболела я к осени, лихоманка затрясла. Я говорю ему: «Ступай домой, я тут останусь, зачем двоим пропадать?» Первый раз он меня в жизни ударил. Отшлепал по щекам. «Ты, — говорит, — за кем жила, за подлецом жила?» Зимой нам и вовсе погано стало, варили крушину, заячью траву с мукой подмешивали, а потом просто так. Я на диво очуняла, а Владек слег и уже не подымался. Он же здоровый, что ему трава? Вот тогда и заглянул к нам тот человек, в кожухе, при автомате.

— Партизан?

— …Заглянул, — повторила старуха, укоризненно прикрыв глаза, и на миг стала похожа на спящую курицу. Андрею даже показалось, что ей плохо стало, но веки снова поднялись, сморщенное лицо будто постарело. — Постоял, посмотрел… видно, знал этот схрон. Так чудно посмотрел, с усмешкой, а губы сжаты, у меня сердце упало… А он говорит: «Это, пани, партизанская явка, для особых заданий, и никто об ей не должон прознать… Наткнутся немцы на вас, а вы меня видели. Сама понимаешь, война, суровые ее законы…» И рука вроде бы автомат колыхнула, сжалась. Бухнулась я ему в ноги: «Родненький, дай спокойно умереть». Молю его, а Владек мой в горячке бредит… Я ведь его маленьким знала, петушками дарувала…

— Владека?

Она будто споткнулась на слове — проговорилась, глаза у нее стали круглыми, но Андрей сделал вид, что не заметил, лишь спросил, что такое петушки…

— То леденцы, конфеты, я сама варила… Ага! Ну и уговорила, понимаете, уговорила парня! Улыбнулся, оттаял. «А может, — говорит, — и к лучшему, что вы здесь». Сказал, как вслух подумал. И еще оставил нам консервов, хватило их, пяти банок сала, до самой весны… Сказал, когда уходил: «Ладно, я вас сейчас выручу, мало ли что, гора с горой не сходится… Но гляди, убивать будут — обо мне ни слова. Кому скажешь — узнаю…» Так никому и не сказала.

— И мужу?

— И ему… — Она снисходительно покивала. — С этим не шуткуют. Только как-то вернулись мы с грибного места, а в углу дерн снят и пустая яма. Владек заполошился, что, в чем дело? Защелку в руках вертит… Ну, такую, вроде от сундука, видно, оторвалась. А я его успокоила: «Может, — говорю, — тайник чей-то, и хорошо, что нас не было». А сама думаю — надо тикать с этого места. Пока лето — найдем себе другое… Так и ушли.

— Ну, что ж, видно, благородный малый, этот человек, — сказал Андрей. — Кто же он?

— Що? А… да, да… Нет! Вы же дали слово!

— Чего ж вы сейчас-то боитесь? — Старуха молчала, опустив голову. — А если это худой человек, если не свой? Враг? И он среди нас, чем это может кончиться для многих? Что он замыслил с продажей золота, неизвестно. Подумайте об этом.

Она затрясла головой, не сводя с Андрея расширенных глаз, и снова заплакала, уткнув лицо в ладони.

И сколько он ее ни уговаривал, как ни доказывал, молчала. Он понял, что сейчас ничего не добьется. Впервые в жизни он встретил человека, которым владел беспросветный страх, здесь таилась иная, незнакомая ему жизнь, иные законы, отношения.

— Вы сказали ему, что я знаю о золоте?

— Да…

— И что придете ко мне?

— Нет, нет… — И, словно вспомнив о чем-то, вздрогнула, заторопилась. — Я побегу, надо мне, а то опоздаю…

— Подумайте о моих словах. Завтра загляну к вам. И ничего не бойтесь. Здесь сейчас наши, Советская власть, мы вас в обиду не дадим…

Оставшись один, он постоял, размышляя обо всем услышанном. Затем вышел на крыльцо. Фурманихи уже не было видно. Лишь удаляющийся скрип шагов обозначил кого-то в ночи… Потом все стихло. Вдруг почудилось, будто справа, у сараев, мелькнула тень, донесся шорох я словно бы легкий вздох. Видно, в стайке завозилась корова.

— Кто на посту?

— Лахно, — раздалось с другой стороны, от машины.

— Как дела?

— Все тихо. Полчаса осталось. Морозина прямо сибирская. Жмет.

Андрей невольно улыбнулся, все еще ощущая смутную тревогу.