Искатель. 1993. Выпуск №6

— Ну как же, смотреть нашу винокурню.

Я встаю из-за стола. Еще бы не пойти!

Пухлячок Мак Шаршиш ждет вас в кабинете, обставленном в духе Old England[29]. В нем все в викторианском стиле, начиная от ручки с пером и кончая портретами династии Мак Херрел, возглавляющей производство со дня его основания.

Я думал увидеть солидное предприятие и был весьма удивлен, когда высадился у небольших строений, расположенных в глубине улицы без тротуаров.

Большие железные ворота пропускают меня через железную же дверь, открывшуюся в середине… Сперва контора, занимающая домик, построенный еще в средневековье, в котором, наверное, еще работали первые вискогонщики Мак Херрел. Двор вымощен булыжниками.

Слева, в глубине двора, находится сама винокурня с навесами, где лежат мешки с зерном, из которого и гонят спиртное. Справа — разливочный цех. Машины для мытья бутылок и для их закупоривания. Они-то и являются предметом моего особого интереса. Как бы между прочим я спрашиваю Мак Шаршиша, нет ли еще аппаратов для закупоривания бутылок, на что получаю отрицательный ответ. Красотки, грациозные, как мешки с картошкой, наклеивают этикетки; другие укладывают бутылки в ящики. Работа идет в полной тишине, быстро и точно.

— Сколько бутылок вы производите в день?

— От двух до трех сотен, — отвечает колобок.

Синтия принимает живое участие в экскурсии. Когда я не врубаюсь в какой-нибудь технический термин (Мак Шаршиш говорит только по-английски), она выступает в роли переводчицы. Я же говорил вам о ее способностях к языкам!

Меня интересует весь процесс производства. Сначала делают перегонку, затем полученное спиртное отстаивают в специальных бочках.

Они хранятся в особом подземелье, расположенном под заводскими зданиями. Этот огромный погреб производит неизгладимое впечатление. Пробивающиеся сверху лучи освещают громадный склеп с закрытыми бочками, выстроенными в ряды и похожими на сидящих на задних лапах чудищ. На каждой из них медная табличка с цифрами. Синтия говорит, что это дата разлива. Скотч высшего качества должен выдерживаться не менее восемнадцати лет. Впечатляет, а?

Я чихаю, в этом подземелье чертовски свежо. Достаю свою сморкалку — устранить течь. Но делаю это так поспешно, что роняю ее. А когда нагибаюсь поднять, замечаю на утрамбованной земле странный след: несколько маленьких бурых пятнышек.

Если бы это случилось на винном складе, я бы не придал этому никакого значения, но виски, насколько мне известно, никогда не было цвета кармина. Эти пятна имеют форму звездочек. Кровь, братцы! Конечно, какой-нибудь рабочий мог пораниться, ворочая бочки? И все же меня это настораживает.

Вскоре мы завершаем нашу экскурсию, и я остаюсь наедине с Синтией. На ней сиреневое платье, которое подчеркивает красоту ее золотистых локонов, и она благоухает, как лето на Капри. Изделие высшего качества!

— Кстати, — говорю я, — вы не узнали чего — нибудь новенького о вашем налетчике?

— Ничего. Тетушка Дафни не хочет, чтобы я обращалась в полицию. Здесь все ужасно пекутся о своей репутации и считают, что иметь дело с полицией всегда унизительно, даже если вы являетесь пострадавшим…

Вот так.

Она предлагает мне выпить чашечку чая в mixed[30] клубе.

Я умалчиваю о том, что предпочел бы напустить теплой воды в ванну, а не в желудок, и соглашаюсь отведать чашечку цейлонского с пирожными, имеющими вкус цветочных лепестков. Да! Забавное следствие, ребята. Вы ведь знаете, что Сан-А. предпочитает действие? Реверансы, целование ручек, отставленный мизинчик за чашечкой чая — это не в моем духе, и я начинаю проклинать тот чае, когда затеял эту канитель. Ведь я сам предложил старикану это дело.

— Кажется, вы о чем-то задумались? — шепчет Синтия и берет меня за руку. И продолжает:

— Как ваше имя?

— Антуан. Но вы можете называть меня Энтони, я говорю на двух языках.

Мы приятно проводим день до того момента, пока по дороге в Оужалинс не встречаем сэра Долби, поджидающего нас за рулем своего спренетта с двойным карбюратором на касторовом масле.

Увидев его, Синтия тормозит. Мы здороваемся так, словно оба едим горячую картошку, и дорогой Долби предлагает мне подняться к нему на борт, чтобы оценить ходовые качества его парусника.

Отказываться неудобно, и я соглашаюсь.

Как только я закрываю дверцу, этот тип, возомнив себя Моссом, чьей национальностью он обладает, не обладая при этом его качествами, срывается с места, чуть не оставив на дороге колеса. Меня вжимает в спинку сиденья, а желудок остается висеть в сорока сантиметрах за моей спиной.

У Сан-Антонио железные нервы, в чем, я уверен, никто не сомневается, иначе хотел бы я увидеть этого скептика и превратить его шнобель в томатную пасту. Вместо того чтобы запеть дрожащим голоском «Господи, у меня икота, открой передо мною райские ворота», я достаю пилочку и начинаю шлифовать ногти, как будто бы нахожусь в кинозале во время антракта, а не во чреве взбесившегося гоночного дракона, стрелка спидометра которого страстно прильнула к отметке 190.