Искатель, 2019 №4

Савельев тоже хотел уйти через другой подъезд, но вдруг Дуняша схватила его за руку:

— А насчет графини вот что я узнала: ее сейчас же переведут в «кашетку».

— В «кашетку»?! — повторил Савельев, и вдруг лицо его озарилось улыбкой удачи. — Это хорошо, — пробормотал он.

«Кашеткою» в сумасшедшем доме называлась одна из комнат в пустующей северной башне.

И действительно, субъект, попавший в эту комнату, мог считаться так хорошо спрятанным, что самые тщательные поиски не могли бы привести ни к чему. Только служащие в больнице, и то не все, знали местонахождение этого ужасного уголка. В него вел единственный ход из подвального коридора, в конце которого была заржавленная чугунная дверь; громадный ключ от нее находился всегда у Кунца.

Отворив ее, посетитель вступал тотчас же на первую ступеньку винтовой, тоже чугунной, лестницы. Она слабо освещалась местами из крошечных круглых окошечек или, вернее, дыр в толстой стене, сквозь которые едва мог пройти свободно кулак.

Наверху лестница упиралась во вторую чугунную дверь, за которой была круглая комната, имевшая поверху ряд таких же дырообразных окошечек, которые освещали и лестницу.

Попав сюда, надо было считать всякую связь с миром порванной. Самый отчаянный крик ни одним отзвуком своим не вылетал за эти ужасные стены.

Чему прежде назначалось это помещение, за неимением сведений, догадаться было положительно невозможно.

Шум сверху лестницы быстро приблизился. Савельев с самым беспечным видом пошел навстречу людям, спешившим вниз.

— Кто там?! Кто там?! Держи! — раздалось несколько голосов.

— Кого держать?! — захохотал Савельев. — Что за шум?

На первой же площадке он столкнулся с целой группой. Тут были и Кунц, и Шнейдер, и Болотов, и Манекен, и другие сторожа.

— Вы где были, Савельев? — строго спросил его Кунц.

— В кухне, а что?..

— Как что?! Больной убежал!..

— Какой? Когда? — с притворным ужасом спросил фельдшер.

— Долянский, доктор… Надо искать его!.. — кипятился Кунц. — Пойдемте в сад все, все, и вы идите!.. Да фонарей надо!..

Когда вся ватага кинулась за фонарями в подвал, Кунц, в присутствии Шнейдера, схватил Савельева за руку и пробормотал:

— Тут что-то нечисто, Савельев, и я уже приказал двоим верным людям перевести графиню в «кашетку»… Эта гениальная мысль мелькнула мне в самую критическую минуту… Теперь мы можем сказать, что она убежала, тому, кому следует, а другой стороне скажем, что с ней теперь всякие счеты кончены. Сегодня ночью ты снесешь ей туда «микстуру»… Слышишь?

— Хорошо, — ответил Савельев, — за ключом, значит, прийти к вам на квартиру?

— Да-да. Но куда же, однако, девался Долянский? — пробормотал Шнейдер, фиксируя взглядом то Савельева, то Кунца. — Надо сделать самый обстоятельный обыск, иначе нельзя оставить это дело.

В это время из подвала вышла с зажженными фонарями в руках ватага сторожей под предводительством Болотова.

— Бедняга! — бормотал последний. — Он может простудиться… Не лучше ли бы было лежать на койке!..

В «кашетке»

Когда чаша страданий переполняется, наступает обыкновенно период какого-то душевного оцепенения. Так сквозь рев адской бури иногда не слышны бывают не только дикие вопли погибающих, но и пушечные выстрелы.

Нечто подобное испытывала графиня, когда ее вдруг схватили с койки, протащили по целому лабиринту коридоров, потом проволокли по какой-то темной чугунной лестнице, втолкнули в дверь и захлопнули на замок.

Кругом было темно и тихо, как в могиле.

В полном изнеможении опустилась она около стены близ двери и так и застыла на корточках, положив голову на колени.

Сколько времени просидела в таком положении, несчастная не могла дать себе отчета, но она очнулась, заслышав шум в скважине двери.

«Это смерть! — мелькнуло у нее в уме. — Скорей бы, скорей!..» Бледные лучи утра бросали в верхние оконца слабые полоски света, озаряя совершенно пустую комнату с облупившейся по стенам штукатуркой и покоробленными плитами каменного пола.

Дверь отворилась, и показалось знакомое уже графине лицо фельдшера Савельева, про которого даже и до ее ушей донеслось столько ужасных слухов.

Увидев его, графиня невольно содрогнулась; все эти россказни о его чудовищном разврате теперь разом припомнились ей, и она, эта еще далеко не старая женщина со следами блестящей красоты, огласила комнату криком ужаса и отскочила к противоположной стене. Смерть не казалась ей ужасной, но позор в ее годы превосходил ужасом все ее ожидания.

— Не бойтесь! — угрюмо сказал ей Савельев. — Не бойтесь, графиня… Сейчас вам принесут ваше платье, и вы будете свободны. Вы вполне теперь можете довериться мне, хотя те слухи, которые тут обо мне ходят, и не могут внушить вам этого чувства; но вы сейчас увидите, что я говорю правду… Желание отомстить делает меня человеком, способным на добро… Слышите внизу шаги, это несут вам вашу одежду… Бодритесь же!.. — заключил он, видя, что графиня бледнеет все более и более, дико уставившись на него сверкающими от ужаса глазами. — Бодритесь во имя спасения вашего сына!..

— Что? Что вы сказали?! — кинулась к нему несчастная. — Вы говорите о спасении сына моего?