Искатель утраченного тысячелетия

А когда секретарь Лена — с модной прической (лица ее совсем не помню) — отметила число, день отбытия моего из Славска и поставила печать, я почему-то стал ее благодарить много раз и поцеловал ей руку… А она резко выдернула руку и сказала:

— К чему это, товарищ!

До отхода автобуса из Славска оставалось еще два часа.

Напротив райисполкома видна свежая вывеска парикмахерской. Побриться, что ли, перед дорогой…

В ПАРИКМАХЕРСКОЙ ГОРОДА СЛАВСКА

Легкий взмах белой салфетки над креслом. Широкий, радушный приглашающий жест старика парикмахера.

— Садитесь, я вам рад! Откиньте всякий страх, и можете держать себя спокойно.

Я уселся в кресло.

— Эх! Забыли нынче Апухтина! А я, чуть новый клиент пожалует, каждый раз вспоминаю эти строки про сумасшедшего из Апухтина.

— Я, что ль, по-вашему, сумасшедший из Апухтина?

— Простите! Но ведь эти слова нормальные, добрые… Итак, стричься, бриться, мыть голову, будем молодеть, хорошеть!

И старик парикмахер, осмотрев меня внимательным взором, потрогал двумя пальцами кончики своих седых, тугих усов, лихим штопором устремившихся к потолку. Парикмахер стал усиленно мыть руки… А я, глядя на него, подумал: эти усы а-ля Вильгельм II, этот костюм, покроя вольного и широкого, весь облик парикмахера в Славске Макара Ивановича Колокольчикова являет собой как бы картину десятых годов нашего века.

— А вы знаете, сколько мне лет? — спросил парикмахер, приступая к работе.

— Наверное, шестьдесят.

— О нет! «Старая гвардия, император, умирает, но не сдается», сказал один генерал Наполеону на поле Ватерлоо. А я, Макар Колокольчиков, владетель семидесяти восьми лет, не сдаюсь старухе старости. Итак, мы начинаем, как поется в хорошо известной опере «Паяцы» Леонковалло.

Парикмахер Колокольчиков облачился в белый халат, тронул рукой мои волосы, поворошил их и задумался; взгляд его стал напряженным и чуть-чуть грустным.

— Пожалуйста! Я жду.

Легкий вздох и тихий голос:

— Ах, дорогой клиент! Стрижка стрижкой, но голову вашу мыть мне придется.

— Два дня назад в парикмахерской аэропорта мне мыли голову.

— Но я обязан… Тут долг… обязан помыть вам голову.

— Долг?

— Да! Долг! Мой долг перед промфинпланом Треста бытового обслуживания нашего Славска. План есть план! Никуда не денешься!

— Но при чем же тут план?

— Очень при чем! Чем больше расходов совершит клиент, «тем ближе», как говорил Пушкин, «тем ближе к милому приделу».

— Какому пределу?

— К пределу выполнения квартального плана. Так примите же, дорогой клиент, примите участие, помогите мне выполнить план…

— Хорошо. Согласен.

— Макар Иванович! — послышался женский голос изза тяжелой бархатной шторы, висевшей над проемом двери.

— Слушаю вас, дорогая кассирша Серафима Ивановна. Слушаю, — сказал Колокольчиков, звеня над моей головой ножницами.

— Утром приходила одна гражданка. Говорит, уезжаю в Москву. Хочу, чтоб Макар Иванович сделал мне химическую завивку… Зайдет еще раз… Что ей сказать?

— В шестнадцать ноль-ноль — так и передайте: в шестнадцать ноль-ноль Макар Иванович приступит к работе над ее головой.

Ножницы звонко и неистово звякали, летели на простыню волосы…

Скучая, я протянул руку к одеколону на столе у зеркала.

— Прикажете освежить?

— Пожалуйста!

— Вы вздохнули. Знаю! Вам жаль нашего краеведа Савича. Какое-то сообщение имел. А доложить на исполкоме не успел!

— Поразительно! Вам, Макар Иванович, все известно. Поразительно!

— Что поделаешь! Шестьдесят пять лет у парикмахерского станка… Сколько лиц, сколько встреч! И всегда — близость, близость к голове человека. Мудреные и мудрствующие головы, легкомысленные, тяжелые и еще такие, где ветер сквозняки устраивает! Сколько вас прошло передо мной! Вот вы меня только тридцать минут назад узнали, а я уж два месяца как с вами знаком. Приехали вы по делу о сценарии и стали искать здесь следы француза. Впрочем, не мое беспокойство. Операция стрижки вашей головы завершена. Сейчас помоем голову. Серафима Ивановна, где вы? Таз с теплой водой. Прощу… А затем последует операция бритья. Надо положить на рабочее место кремы — предстоит массаж лица. И нужен еще бриолин и фиксатуар для прически.

И Макар Иванович отдернул бархатную штору над проемом двери:

— Серафима Ивановна! Дайте кремы!

Но возглас парикмахера повис в воздухе.

— Странно! Серафима Ивановна! Кассир! Время не ждет! Дайте кремы.

— Ой, беда! — раздался откуда-то издалека надрывный голос. — Крысы!

Из-за бархатной шторы появилась пожилая женщина с взволнованным лицом, с горестным движением рук, перебиравших кончики платка, съезжавшего с головы.

— Крысы, Макар Иванович.

— Какие крысы?

— Съели крысы все кремы!

Макap Иванович за голову схватился:

— Крысы! И откуда они только взялись? Эх, была бы у меня флейта нашего учителя-француза, увел бы я крыс!

— Что! О какой флейте вы говорите? — вскричал я с тоской.

— О флейте француза, обитавшего в нашем городе лет сто назад, — спокойно ответил Колокольчиков.

— Позвольте! Позвольте! Я слышал про флейту француза… Так скажите.