Искатель утраченного тысячелетия

— Читаю материалы, — увлеченно продолжал Савич. — Иоганн Шлезвиг, учитель немецкого языка. Иоганн Петрович Шлезвиг кончил университет во Франкфурте-на-Майне… Поражал горожан Славска точным, аккуратным и размеренным строем своей жизни. Преподавал немецкий, а также заведовал гимназической библиотекой.

— Довольно, Гавриил Игнатьевич!

— Пожалуй. В делах — ничего. А вот легенда есть. По этой легенде француз мосье Пьер в своем длинном черном сюртуке, застегнутом на все пуговицы, по утрам на заре уходил в лес и там играл на флейте.

Савич неожиданно оборвал свой рассказ.

— Припомнил! Фамилия француза была Лорен.

— Пьер Ги де Лорен! — вскричал я. — А знаете ли вы, что в Гвиане был свой добрый доктор, ихний Гааз. Так, выходит, он, тюремный доктор Ги де Лорен, дал свое имя беглому каторжанину Феликсу Рамо. А тот пробрался в Россию и был у вас учителем французского языка.

— Изрядно! — тихо проговорил Савич. — Еще одна удивительная история в нашем Славске.

ПРЕРВАННОЕ ЗАСЕДАНИЕ

Опять в Москве. Только что вернулся с Главного почтамта. И вдруг звонок. Открываю парадную дверь.

— Вам телеграмма. Распишитесь.

Смотрю откуда — из Славска. Подпись — Савич.

Что такое? Читаю еще и еще: «Нашел интересные материалы. Срочно приезжайте. Савич».

…Было уже совсем светло, когда автобус, дребезжа и подпрыгивая по булыжникам, появился на центральной улице Славска.

Автобус подъезжал к гостинице.

Я бросил чемодан в маленьком номере. Наскоро умылся, спешно позавтракал. Через двадцать минут я уже мчался в музей при школе, которая когда-то была гимназией. К Савичу.

Постучал. Старый сторож открыл дверь. Узнал меня. Пропустил вперед:

— Сюда, проходите.

Я очутился в светлом вестибюле.

— Гавриил Игнатьевич приходит всегда в девять часов, — продолжал старик. — А сегодня его доклад в исполкоме слушают. Он допоздна вчера в музее все писал. Сказал — сегодня его не раньше одиннадцати часов ждать. А вы проходите — там учительская отперта. Или в музей, если пожелаете.

Сторож тихо удалился.

Я не спеша шел по длинному коридору. Заглядывал в классы. Еще пахнет краской, олифой, известкой после летнего ремонта. Блестят выкрашенные полы. От стен веет свежей побелкой.

И во всем здании стоит тишина. Никого нет. Пусто? Одиноко? Ничуть. Нет ни ощущения заброшенности, ни пустоты. Все заполняет тишина. Тишина ожидания. Ждут стены — когда же на них повесят карты, картины, диаграммы. Ждут парты — когда за них сядут школьники. Ждут черные классные доски — скоро ли их покроют буквы и цифры, выведенные старательным детским почерком.

Я вошел в учительскую. Опустился на диван.

Нетерпение томило меня. Узнать что-либо о судьбе Рамо — это, может быть, узнать еще что-либо о погибшем Веригине…

Сколько времени? На моих часах 9.30. Значит, ждать еще самое малое полтора часа.

Я уселся поудобнее. Что ж, буду ждать… Я смотрю из широко раскрытого окна в парк. Лето уже в закате. Липы в парке давно отцв-ели. Но запах лип еще будто бы стоит в воздухе, запах бархатный, с глубоким золотисто-лиловым отливом, густой, добродушный, чуть сонный.

Да! Ведь окна классов школы все лето были раскрыты в парк. И пока липы цвели, запах плыл, все плыл в классы и коридор. Его не пускали запахи крашеных полов, известки, цемента, олифы. Но он шел. Этот запах спрятался где-то в темных углах подвалов, за перекрытиями и стропилами чердака и под корешками тысячи книг из школьной библиотеки.

Но придет зима. Закрутит, завертит февральская вьюга свои снежные хлопья. Шорох снега, вой вьюги, визг пушкинских метельных бесенят… Все кругом белым-бело.

И как неожиданно закружится голова у того, кто случайно в такой день заглянет в подвал, на чердак или раскроет книгу, где спрятался запах давно отцветших лип!..

… Короткая стрелка моих часов подходила к десяти.

Телефон, прикрепленный к стене, зазвонил упорно я долго. Вереница нескончаемых звуков. Я взял трубку:

— Алло! Школа. Вам кого?

Голос женщины, молодой, но суховатый, сдержанный:

— Не вы ли приезжий из Москвы?

— Да!

— Ждете товарища Савича?

— Да! Жду Гавриила Игнатьевича. Кто говорит?

— Технический секретарь исполкома. Все переменилось. Не ждите…

— Что такое? Не понимаю.

— Передаю трубку. С вами будет говорить председатель исполкома товарищ Афанасьев.

— Хорошо. Слушаю.

— Товарищ! Случилась беда. — Голос Афанасьева звучал глухо. — Гавриил Игнатьевич Савич… скончался. В старину называли разрыв сердца… теперь называют инфаркт. Но дела не меняет… Доклад не состоялся… — Голос предисполкома оборвался. — Простите…

В телефонной трубке слышно было прерывистое дыхание Афанасьева. Он, видимо, хотел что-то еще сказать. Не смог. В телефоне щелкнуло.

Что делать? Я бессмысленно ходил взад и вперед по вестибюлю. Машинально вытаскивал телеграмму. Снимал и клал на рычаг трубку телефона. И все не принимал смерти того, кто вызвал меня в Славск! Так ждал, так ждал меня. А смерть распорядилась по-своему.

Не помню, как я вышел из музея. Как добрался до исполкома.