25
— Тише, тише! — говорим мы им. Не хотят и слушать.
Шумят, галдят, форменная банда. Одеты — кто во что, у каждого по 2–3 бомбы и разные винтовки. Шумя и галдя, они обогнали нас. Их было человек 25. Спереди застучал пулемет.
— Ура! — гаркнули махновцы и бегом кинулись на него.
И взяли его. Стрельба утихла, красные разбежались.
…Впереди плотина, оттуда строчит пулемет. Махновцы без выстрела кинулись к плотине. Наши пошли вброд через какое-то болото и кинулись на пулемет с фланга. И этот пулемет наш! О махновцах все отзываются с восторгом.
…Вдруг топот. Оглядываемся. Летит на коне наш ординарец.
— Мост готов! — радостно кричит он. — Сейчас переправляется артиллерия, а потом пойдет кавалерия.
Ура! Ура! Дело пойдет. Батальоны идут быстро, рвутся вперед. Мы уже не успеваем вести линию за батальоном и отстаем. Спешим, но, наверное, отстали на версту. Нас трое: я, Иваницкий и Солофненко, потом подошли поручик Лебедев и Куприянов. Вдруг щелкнул револьверный выстрел. Не успели мы сообразить, в чем дело, как слева зашумели камыши и из них вылезли красные в своих серых шинелях без погон. Двое тащили станок «максима», а один нес ствол. Один из них в кожаной куртке и фуражке со звездой. У меня, Солофненко и Куприянова были винтовки, а у Лебедева и Иваницкого не было. Но красные тоже опешили, когда увидели английские шинели. Спас положение Иваницкий. Он, не размышляя ни секунды, подскочил к одному красноармейцу и выхватил у него винтовку.
— Бросай оружие! — дико заорал он и приготовился стрелять.
Я тоже взял на изготовку и подскочил к Иваницкому. Тут случилось то, чего мы никак не ожидали. Передние красноармейцы оторопели от неожиданности, а задние шарахнулись в сторону. Двое, тянувшие станок пулемета, бросили его и удрали. Человек 15 осталось стоять на месте. Винтовки и пулемет лежали на земле.
— Отойдите в сторону! — скомандовал поручик Лебедев.
Они повиновались. Лебедев бурчит: «Всегда надо иметь при себе винтовку и патроны!»
Мне приказано сопровождать пленных в тыл. Иду за ними и, не замечая того, напеваю мотив «Интернационала»; он что-то лезет мне последние дни все время в голову.
— Разве и у вас его поют?! — обернулся один пленный.
— Да, бывает, — спохватился я.
Расспрашиваю пленных. Оказывается, их в плавнях бродит несколько рот, на одну из них мы и натолкнулись.
…Едут орудия, обозы, дымящиеся кухни, радиотелеграф. Прибыл командир корпуса генерал Скалой…Ночевали в плавнях.
— Кто хочет, — кричит он, — серебряный или деревянный крест получить?
Но никто не решается. Берег прямо поливается пулями. Все лежат, не шевелятся. Пулеметы наши пускают ленту за лентой. Около них целые горы дымящихся патронов.
— Никто не хочет?! — кричит Канцеров. — Эх, вы! Придется мне, старику… Господи, благослови!
Он перекрестился и, выскочив из-за кустов, пригибаясь, побежал по песку. Пыль поднималась вокруг него от падающих пуль. Все ожидали, что старик упадет мертвый. Но нет — добежал до берега, упал и начал руками нагребать перед собой кучу песка. Немного зарывшись, он обернулся и стал пальцем манить нас. Двое сразу побежали к нему. Один упал, раненный. Еще один вскочил, и вдруг весь батальон побежал к берегу. Несколько человек не добежали, остались лежать здесь навеки… Канцеров хохочет, указывает на свой сапог. Пуля разворотила каблук, не задев ноги.
Лежим на берегу, нагребли впереди себя песку. Красные немилосердно обстреливают. Только поздно вечером утихла стрельба. Ночью пришла весть, что корниловцы заняли Никополь.