как это замечательно выразила в своем стихотворении «Отъезд» 3. Гиппиус.
М. Каратеев{293}
Последние дни в Крыму{294}
В годы Гражданской войны почти все кадеты южнорусских кадетских корпусов, в возрасте от четырнадцати лет и выше, пошли добровольцами в Белую армию. Ни у корпусного начальства, ни у родителей разрешения никто не спрашивал — это было время всеобщей разрухи и крушения нормальных устоев, — но при записи в воинские части все младшие, конечно, врали, что им исполнилось шестнадцать лет. Командиры полков и батарей верили на слово или делали вид, что верили, принимали кадет охотно и даже до некоторой степени щеголяли друг перед другом количеством такого рода подчиненных, считавшихся особенно надежными. Но в августе 1920 года из Грузии привезли в Ялту уцелевшие кадры Полтавского{295}
и Владикавказского{296} кадетских корпусов, вслед за чем, по приказу генерала Врангеля, всех находившихся на фронте кадет начали откомандировывать из воинских частей, для окончания курса наук в этом сводном корпусе.Мне в это время было около семнадцати лет, и я уже имел солидный боевой стаж. В начале 1920 года, после эвакуации Кавказского побережья, волею случая попал из армии во флот и теперь, едва возвратившись из крайне неудачного для нас десанта на Таманский полуостров, получил предписание немедленно отправляться в Ялту.
То, что после трех лет революционной бури и Гражданской войны сохранилось от моего, Петровского-Полтавского кадетского корпуса, я нашел в Орианде, в казарме Крымского конного полка. Там было человек двадцать воспитателей и преподавателей да несколько десятков кадет младших классов. Примерно столько же насчитывалось владикавказцев. Старшеклассников было еще очень мало, к моменту моего приезда из кадет первой роты (первая или строевая рота в кадетских корпусах включала кадет двух старших классов — шестого и седьмого) собралось не более двадцати человек.
Жизнь едва налаживалась, кормили впроголодь — преимущественно камсой и шрапнелью (камса — мелкая черноморская рыбешка; шрапнелью мы называли перловую крупу), спали мы на деревянных топчанах, укрываясь собственными шинелями. Учебных занятий еще не было. Малышей, чтобы поменьше хулиганили, воспитатели старались занять какими-то чтениями и повторениями, а нас, старших, ввиду нашей малочисленности, предоставили самим себе. Вообще в отношении кадет-фронтовиков в корпусе наблюдалась некая неуверенность. Мы приезжали с оружием (винтовки сдавали в цейхгауз, а револьверы и шашки оставляли), многие с Георгиевскими крестами и с не вполне залеченными ранами; вид и повадки у всех были независимые, и начальство явно затруднялось в обращении с нами и в выборе методов приведения нас в нормально-кадетское состояние.
И мы, пользуясь этим, что называется, прожигали жизнь с двух концов: днем до одури резались в преферанс и в подкидного дурака, а вечером, наведя красоту, отправлялись в сказочно прекрасный Ориандский парк или в Ливадию, ухаживать за местными барышнями. Впрочем, я нашел время и для того, чтобы нагнать пропущенное в области учебных занятий и благополучно сдать экзамены в седьмой класс.
С фронта между тем ежедневно прибывали кадеты всевозможных корпусов, и, когда их собралось несколько сот человек, нас перевели из Орианды в Массандру, где нашлось более обширное и удобное помещение. К этому времени наш Сводный корпус приказом генерала Врангеля был переименован в Крымский{297}
, с установлением нового, общего для всех погона. Директором этого корпуса был назначен генерал-лейтенант В. В. Римский-Корсаков{298}, в просторечьи Дед, прежде бывший директором Первого Московского.Едва мы немного обжились в Массандре и собирались приступить к классным занятиям, пришла грозная весть о падении Перекопа и почти сейчас же — приказ спешно готовиться к эвакуации. Первую роту вооружили винтовками и предоставили в распоряжение ялтинского коменданта, для несения караульной службы в городе и для борьбы с начавшимися грабежами. Младшие кадеты помогали паковать корпусное имущество и перевозить его в порт.