Искры

Игнат Сысоич не слышал. Наклонясь и руками поддерживая голову, он задумчиво смотрел, как возле погреба черненькой цепочкой взад-вперед деловито сновали муравьи, как они, приподнимаясь всем тельцем, неудобно волокли соломинки, Овес, подсолнечную шелуху. Встречные поспешно сворачивали с пути, чтобы не задеть за добычу товарища, другие, уцепившись за нее, помогали доставить до расщелины в земле и вместе исчезали в потайном своем жилище. Одному красноватому большому муравью никак не удавалось отправиться по своим делам: вот он вылез из щели и опять было подался куда-то за угол погреба, но тут ему повстречался крошечный муравей с подсолнечным зернышком. Большой остановился, обежал вокруг зернышка и, изловчившись, цепко схватил его и поволок к трещине в земле, а тот, что принес, повернул назад. «Помогли б тебе, парень, кабы ты человеком был!..» — подумал Игнат Сысоич.

— Ты не оглох? — снова окликнула, подходя к нему, Марья и осеклась. На земле лежала опрокинутая макитра. Марья торопливо взяла ее, осмотрела выщербину.

— Вот еще беда-то… — сокрушенно сказала она, осматривая старую глиняную посудину. — Свинья небось?

— Николай-угодник, — недовольно отозвался Игнат Сысоич и стал прилаживать фитиль к кремню, чтобы выбить огонь.

— Ах ты ж, окаянная худоба! Ну, подумайте!

— Думай теперь… Не совали бы нос не в свое дело — хозяйству больше пользы было бы. Тоже мне косарши! Бабы, а рассуждают, как и понимающие, — медлительно, с насмешкой проговорил Игнат Сысоич и досадливо сплюнул.

Марья с укором покачала головой, посмотрела на его исписанную глубокими морщинами шею, опаленные цыгарками седоватые усы и поставила макитру на завалинку.

— Бесстыжие твои глаза, как я посмотрю! Что ж я, как с неба упала на хутор? Коса-а-рши, — повторила она, сощурив глаза, и скрылась в хате.

Игнат Сысоич и сам хорошо знал, что Марья работала так же, как и он, а при нужде смогла бы вести дела не хуже его, что она всегда помогала ему советом и, во всяком случае, понимала в тонкостях хозяйства не меньше его. И ему стало неловко, захотелось загладить свою грубость ласковым словом. Но за тридцать лет горькой совместной жизни забылись такие слова.

— Ну ладно, к слову пришлось — чего ж теперь… — миролюбиво сказал он и, вздохнув, продолжал: — Нет, ты скажи: до каких выдумок дошел человек! Машина — косарь, а? Да-а… Загорулька теперь нос задерет повыше вон тех тополей панских. Первый хозяин на станицу. Спасибо, если здороваться не перестанет.

Помолчав немного, он простодушно спросил:

— Слышь, мать? Я говорю: а не выписать ли нам себе такую красавицу, а?

— Иди лучше хлеба нарежь на обед, красавец голоштанный, — насмешливо отозвалась Марья из чулана.

Настроение у Игната Сысоича сразу испортилось. Как так — не надеяться разбогатеть? Разве Нефед Загорулькин всегда богатым был? Полтораста голов скота, косяк лошадей, более ста десятин земли — ведь все это нажито? «Ну, этот казак — ладно, а дружок Фома? Мужик же, а вот догребся-таки до берега, вылез, бог дал, из нужды», — подумал Игнат Сысоич о своем богатеющем друге Фоме Максимове.

Так — без земли, без тягла, без денег — думал Игнат Сысоич богатеть, и ему обидно было, что жена смеется над ним.

— Сказано — бабы, бабы вы и есть! «Го-лошта-а-анный», — сердито повторил он обидное слово жены и, всей коренастой, сутулой фигурой слегка повернувшись к открытой двери, назидательно заговорил: — А ты знаешь, как богатства наживают? Нефадей сызмалу богач был, по-твоему? С парой бычат да кобыленкой паршивой начал. Да хоть бы и Фома: мужик, как и мы, грешные, а выбрался-таки в люди — землицу добрей арендовать стал, худобу развел… Значит, трудами своими до богатства люди дошли.

— И хитростью, — вставила Марья.

— Хоть бы и хитростью — что ж тут такого? А нам кто мешает хитрить? Главное — на работу налегай больше да расходу непутевого поменьше делай, вот оно, хозяйство, и пойдет в гору… Оно как бы клад дался — легше было б, да только кладом и дурак разбогатеть сумеет. А ты трудами своими, хребтом своим попробуй в люди выбиться!.. Я так думаю, слышь?

— Слышу.

— Вот уродит, бог даст, — лучший хлебушек продадим… Птицы там небось на десятку наберется какую, да и свинью можно, как опоросится, — поросеночка оставим… Ну, я думаю, и корову можно на такое дело, телочку себе оставим, как, бог даст, приведет… Да Илюша, зять, полсотней какой пособит, або еще как — вот и машина, а?! — радостно воскликнул Игнат Сысоич, хлопнув ладонью по колену, и встал. Потопав ногами, он сбил пыль с тяжелых морщинистых сапог, вошел в хату и торжествующе переспросил, снимая картуз — Так я говорю, ай нет, по-твоему?

Марья, зажмурившись, раздувала в печке кизяки, рукою отмахиваясь от едкого дыма. Она так же, как и Игнат Сысоич, не раз думала о том счастливом времени, когда можно будет зажить привольной жизнью с достатком во всем. Но практический ум подсказывал ей: выбиться из нужды трудно, и она мало верила в то, что это время когда-нибудь наступит.