Искры

— Сергей, ты остаешься руководителем организации… Приказываю тебе немедленно удалиться.

Ткаченко подумал, зарядил маузер. Потом поцеловал Леона и Ольгу и, распахнув окно в глухой стене, выпрыгнул в узкий проход между домами.

Леон облегченно вздохнул, прислушался к выстрелам, доносившимся из коридора, со двора, и подумал: «Вано! Храбрый человек». Потом заглянул во вторую половину хаты и увидел Ивана Гордеича.

Там на лавке лежала Дементьевна, вся в белом, со скрещенными руками на груди и со свечой в них. Свеча мерцала слабым пламенем, воск стекал с нее на руки Дементьевны и застывал на них.

У лавки стоял Иван Гордеич, ссутулившийся, большой, и смотрел на покойницу полными слез глазами.

А Оксана сидела возле мертвого Рюмина и беззвучно плакала. Около нее суетилась незнакомая маленькая старушка, ласкала ее морщинистыми, сухонькими руками и сама всхлипывала.

На следующий день арестованных вели на вокзал под усиленной охраной казаков. Казаки ехали по бокам колонны густой цепочкой, оголив шашки, а в нескольких шагах от них шли жители, — молчаливые, угрюмые, и смотрели на дружинников печальными глазами.

Леон ковылял впереди рядом с Вано Леонидзе, Ольгой, Вихряем и Лавреневым. Он видел отца, Оксану и неизвестно откуда появившегося Степана Вострокнутова и зорко наблюдал за казаками: нельзя ли бежать? Но бежать было невозможно.

Возле вокзала толпился народ.

Едва арестованные приблизились, как толпа жителей хлынула к ним, некоторые бросились на казаков с поднятыми кулаками, и площадь огласилась криками:

— Душегубы!

— За что народ мучите?

— Разойдись, стрелять будем!

Леон повел глазами по сторонам и увидел Луку Матвеича, а в следующий миг услышал его мужественный, призывный голос:

— Товарищи, выше голову! Революция продолжается!

В это время послышался другой голос:

— Поздно теперь… Не надо было выступать.

Это был голос Ряшина. И Леон что было силы крикнул:

— Товарищи, мы не побеждены! Да здравствует революция! Да здравствует демократическая…

Казак ударил его плеткой по голове, и Леон умолк.

Вскоре арестованных загнали в вагоны.

И в это время ударил колокол, и по вокзалу разлилась мелкая, как бы замирающая дробь, а потом все стихло. Но вот колокол резко прозвонил два раза, и тяжкий гул, как гул прибоя, все приближаясь, покатился по вокзалу, залил площадь, и от него задрожал, зазвенел воздух, здания, сама земля…

Поезд шел с севера.