Искры

— А ты их не бьешь за это?

— Есть у твоих сестер вот такие серьги? — спрашивала другая дочь хозяина, показывая свои серьги. — Это купил мне братец, — добавила она.

— Нет, у них нету, — ответил я.

— Значит, ты их не любишь?

— Сколько лет твоей невесте? — спросила одна из невесток хозяина.

— У меня нет невесты, — ответил я.

— Гм! Значит ты не из храброго десятка, раз ты девицам не нравишься, — сказала она смеясь.

— А может они ему не нравятся? — вмешалась другая невестка хозяина.

— А может он хочет стать монахом? — сказала жена хозяина.

Но я был так огорчен, что отвечал им нехотя. Они это заметили и скоро перестали говорить со мной.

А сыновья хозяина совершенно не вмешивались в разговор. Видимо, стеснялись отца.

Все они были вооружены. Сам хозяин, несмотря на свой преклонный возраст, сидел в палатке с двумя пистолетами за поясом. Когда я спросил, почему он не снимает с себя оружие, тем более что сидит у себя дома, в мирное время, он ответил:

— Мы же не отделяем своих рук и не бросаем их, когда кончается работа и когда мы сидим без дела!

— Но руки нам во всякое время нужны.

— Меч также, — ответил он. — Бог всем животным дал оружие, потому что у всех есть враги. Человеку он не дал оружие, но зато дал ум, чтоб он умел делать себе оружие сам. Зверь без разума, но и тот всегда оружие свое носит при себе. Было бы глупо, если б мы оставались когда-либо безоружными. Ведь наш враг гораздо более жесток, чем враги зверей.

— Кто же наши враги? — простодушно спросил я, желая испытать старика.

— А ты разве не знаешь? Кто украл твоего коня? — спросил он.

— Курд.

— То-то. Теперь небось понял, кто наш враг? Наш враг тот, кто отнимает у нас наше добро. Вот ты путешествуешь. Что ты сделаешь, если курд загородит тебе дорогу и, приложив к твоей груди меч, скажет: «Ну-ка раздевайся».

— Что ж я могу сделать? Разденусь и отдам ему все, что есть у меня.

— Тогда ты останешься без рубашки.

— Ничего не поделаешь.

— Почему же нет! — сказал старик возбужденно. — Тело курда не из железа. Ведь он такой же человек, как и мы. Ты также можешь приложить к его груди свой меч, либо убьешь его и спасешь свою рубаху, либо будешь убит, и тогда пусть себе уносит, что хочет, потому что мертвому одежда не нужна.

— Но ведь Христос велел не противиться злу и, если кто попросит у нас рубаху, отдать ее.

— Если б у Христа была рубаха, он этого бы не сказал, — насмешливо ответил старик.

Эти слова не были для меня новостью. Я их много раз слышал от старого охотника. Меня удивляло только то, что у армян-пастухов совершенно иной нрав, чем у армян земледельцев и горожан. Последние совершенно мертвые люди. Аслан говорил: это потому, что пастухи редко видят попов. Эти армяне, живя в своих горах и не общаясь с испорченным обществом сохранили всю первобытную простоту нравов. Я когда-то слышал об этих армянах рассказ, который мне казался неправдоподобным. Однажды среди них появилась холера. Они стали обивать порог церкви и молить святой Крест (имени, которого была посвящена церковь) избавить их от эпидемии.

Но св. Крест не внимал их мольбам, и холера продолжала свирепствовать. Толпа, возмущенная таким равнодушием со стороны св. Креста, решила прибегнуть к иным способам воздействия на Крест. Она заперла церковь и начала стрельбу по ней, при этом угрожая разрушить церковь, если святыня не придет им на помощь. К счастью, эпидемия холеры прекратилась, и храм не был разрушен.

После слов гостеприимного старика этот рассказ перестал казаться мне столь неправдоподобным, как прежде. И вправду можно было ожидать от этих людей подобное поведение, тем более, что они на святых смотрели точно так же, как слуга смотрит на своего хозяина. Если хозяин не кормит его или не платит ему жалованья, то он перестает работать, а то начинает с ним враждовать… Так и эти люди.

Как ни приятно было гостеприимство пастуха, однако мне нужно было скорее пуститься в путь, иначе я рисковал не застать Аслана.

За последнее время я присмотрелся к нему и убедился, что для него не существует ни друзей, ни приятелей, раз они мешают его «делу», которое стояло для него на первом плане. Я даже допускал, что он совершенно позабыл о моем существовании, как забыл о существовании Сони, которую когда-то так нежно и пылко любил.

— Эта маленькая любовь, — сказал он однажды, — не имеет никакого значения в сравнении с той великой любовью, которой переполнено теперь мое сердце…