Искры на ветру (СИ)

В тот самый миг, когда его величество покинул тронный зал вместе с одним из просителей, а вторую просительницу увели в гостевую залу, карлик-шут остался наедине с парой гвардейцев, охранявших трон.

— Что вы скажете, досточтимые рыцари, если я сей же час вскарабкаюсь на этот жутко неудобный каменный стул? — спросил он, пританцовывая на месте и гримасничая.

— Я переломаю твои кривые ноги, — тут же ответил сир Гильям Фолтрейн ледяным тоном. — А потом засуну этот чёртов колокольчик тебе в задницу.

— Ах, сколько раз я это слышал от вас! — засмеялся карлик. — Ещё немного, и начну бояться поворачиваться к вам спиной.

— Не я же шлёпнул того наёмника, а девушку удостоил только поцелуем в руку, — парировал рыцарь.

— Но как можно иначе, сир Гильям?! — всплеснул руками шут. — Прилюдно шлёпнуть девушку благородных кровей, да ещё в тронном зале на глазах его величества?! Удивительно слышать подобное от рыцаря. Наверное, за такое поведение вы и получили такой прекрасный шрам. Оскорбили даму, а её поклонник отплатил вам. Или же то была сама дама?

Услышав это, Фолтрейн сначала побледнел, а потом начал багроветь от гнева.

— Захлопни свою грязную пасть… — процедил он сквозь зубы.

Но шут и не думал замолчать. Напротив, нащупав больное место, он вцепился в него мёртвой хваткой.

— Сир Гильям Фолтрейн, славный муж, несдержан был и груб… — нараспев говорил карлик, и его скрипучий голос эхом разносился по тронному залу. — Хоть мог руками вырвать он с корнями старый дуб…

Шут то кружился на одной ноге, то замирал в изящной позе, становясь пародией на древние статуи. Он украдкой поглядывал на Фолтрейна, наслаждаясь его испепеляющим взглядом, а по залу разливался задорный звон колокольчика.

— Но раз случилась с ним беда, и не помог клинок. На деву юную залеееез…

Рука рыцаря легла на рукоять меча. Карлик это заметил и, набрав побольше воздуха в грудь, выпалил на весь тронный зал:

— Но справиться не смог!

С галереи донеслись смущённые девичьи смешки. Задрав голову, карлик успел заметить только как за дверью скрылись две тени.

— Ну всё, сучонок! — взревел Фолтрейн и выдернул меч.

Он успел сделать несколько шагов вниз по ступеням, как вдруг его остановил звонкий голос командующего.

— Сир Гильям! Разве рыцарю королевской гвардии дозволено обнажать в стенах замка меч иначе как для защиты его величества и его семьи?

— Ты слышал, что он сказал, Дэйн?! — прорычал Фолтрейн, обернувшись.

— Он ведь шут, — улыбнулся в ответ Кавигер. — В этом его роль при дворе — зубоскалить и шутить. Убийство шута — дурной знак, не говоря уже о том, что король называет его своей правой рукой. Подумай, что ты собираешься сделать.

Гильям Фолтрейн сжал губы так, что они побелели, сжал кулак до хруста, глубоко вздохнул и вернул оружие в ножны, шумно выпустив воздух через нос.

— Интересно, если разрубить тебя на двух уродливых коротышек, — проговорил он, со злобной улыбкой глядя на шута, — они получатся вдвое менее или более уродливыми? Когда-нибудь я это проверю, а пока что благодари сира Дэйна.

Карлик немедленно воспользовался предложением и отвесил низкий поклон:

— Благодарю вас, сир командующий, — проговорил он, — однако в том не было нужды. Уверен, я сумел бы сбежать от сира Гильяма даже на своих коротких ножках.

— Уймись, Тилль, — уже строже сказал Дэйн Кавигер, — его величество велел тебе идти, так ступай. Король скоро вернётся и примет других просителей.

На прощание шут учтиво склонил голову, разведя руки в сторону, и скрылся за дверью под звон колокольчика. Задерживаться в тронном зале надолго Тилль всё равно не собирался, ему предстояло ещё много дел, ведь сир Дэйн был прав лишь отчасти. Кроме зубоскальства и шутовства, карлик строил рожи стражникам, вгонял фрейлин в краску похабными песнями и изводил придворных менестрелей ужасающе фальшивой игрой на лютне и деревянной флейте, которыми на самом деле владел в совершенстве.

И хоть за подобные выходки Тилль нередко выслушивал проклятия и получал подзатыльники, наказать его по-настоящему имел право лишь король, но этой привилегией он не пользовался с того самого дня, когда карлик впервые пересёк врата Чёрного замка.

Случилось это в пору, когда весь Энгатар, от последнего пропойцы до патриарха, от нищего до богача, от карманников до верховного судьи и уважаемых членов городского совета, с удовольствием забывали о правилах и порядках. Город вставал с ног на голову: украшенные гирляндами и фонарями улицы наводняли музыканты и фокусники, жители особняков верхнего города развлекались карнавалами, а из фонтана на храмовой площади било сладкое молодое вино, которое кружками черпали и монастырский настоятель, и распутница из красного дома. Лишь в это чудесное время горожанин, будь он беден или богат, безроден или родовит, мог позабыть о титулах и, надев одну маску, хоть ненадолго сбросить другую, которую человек носит от колыбели до могилы.