Искупление вины

— Если радист работает под диктовку контрразведки, в конце второго предложения будет пропущена точка.

— Хорошо, мы подумаем, — кивнул Волостнов и, обратившись к конвойным, стоящим в дверях, распорядился: — Уведите задержанного!

Поднявшись, Аверьянов привычно заложил руки за спину и, сопровождаемый конвойными, зашагал к выходу. Неслышно закрылась дверь.

Майор подошел к сейфу и, вытащив из него пухлое дело семьи Аверьяновых, принялся внимательно вчитываться в текст, перелистывая страницы.

Семейство Аверьяновых в городе было довольно хорошо известно. Еще прадед, освободившись после отмены крепостного права, завел в Вологде ювелирную лавку. Небесталанный и рукастый, он мастерил ювелирные украшения, ожерелья, кольца, браслеты, серьги. Его изделия пользовались спросом по всей области. Так что слыл он человеком весьма уважаемым и был весьма состоятельным. Нередко с заказами к нему обращалось даже волостное начальство.

Впоследствии мастерскую унаследовал старший сын Макар, сумевший преумножить семейное дело, открыв еще четыре магазина. Далее ювелирное ремесло перешло к отцу Михаила, чье хозяйствование пало на семнадцатый год. Два магазина национализировали, третий приспособили под продовольственный склад, а в четвертом разместили жилищную контору. Пятый, сравнительно небольшой магазин, в силу каких-то причин, а может, по прихоти судьбы, оставили за ним, где он продолжил наследственный промысел.

Когда отец ушел на покой, то передал магазин младшему сыну, который унаследовал от предков самобытный талант и недюжинную тягу к творчеству. Особенно удавались ему кольца из серебра, которые он называл «оберегами». Их с удовольствием скупали молодожены, зная, что талант и старания мастера — хороший довесок к настоящей любви и уберегут любовный союз от напасти и дурного навета.

Михаил жил в старой части города: зеленой, очень тенистой, устроенной для покоя, где испокон веков стояли купеческие особняки, коих даже к началу войны, пусть изрядно пообветшавших, но оставалось немало. Здесь царило затишье, какого не встретишь в промышленной части города, — не слышно шума, не доносится грохот, нередкий подле заводов, лишь ветки разросшейся сирени могут робко постучать в окно, тревожа хрустальную тишину. Но это как бы не в счет…

Уложив аккуратно дело Аверьяновых обратно в сейф, Волостнов достал следующую папку, под номером «В-144/39». Дело Марии Никитичны Зотовой. Перевернул первую страницу. На разлинованный шероховатый лист была наклеена фотография привлекательной женщины, способной заворожить, околдовать и, подобно русалке, затащить в такой глубокий омут, из которого возврата не бывает.

Вот с этого места и началась темная полоса в судьбе Аверьянова — с чертополохами, с дурман-травой, с занозистыми колючками, о которые немудрено ободрать душу. А она кровоточила, зарастала коростой и снова получала нарывы. Все дело в том, что угораздило его влюбиться, да так, что белый свет становился не мил.

Лев Федорович пролистал еще несколько страниц. Далее — написанные на листочках разного формата — в клеточку и полоску — слегка пожелтевшие, вырванные из ученической тетради, со следами губной помады и жирных пятен, небрежно писавшиеся от руки — последовали многочисленные доносы. Их изучали, анализировали, давали им какую-то оценку, но написанные кляузы в ход не пускали. В них не было ничего, кроме безумной любви двух непохожих людей.

«…Считаю своим гражданским долгом как коммунист и патриот нашей Советской родины довести до вашего сведения, что моя соседка из семнадцатой квартиры ведет аморальной образ жизни, завела любовника и встречается с ним вечерами. Убедительно прошу вас принять соответствующие меры

…»

Лев Федорович невольно усмехнулся, представив доброхота. Наверняка какой-нибудь бобыль, изнывающий от ревности.

Перевернув страницу, прочитал следующий донос:

«…если женщина ведет аморальный образ жизни и заводит себе любовника, то она склонна к измене родины. Органы должны присмотреться к этой дамочке, не удивлюсь, если она связана с немецкими шпионами…»

Далее был слегка помятый лист бумаги с небольшим жирным пятном в самом углу. Наполненные желчью слова как будто бы прожигали пальцы.