Искушение

Макс толкнул дверь мельницы. Знакомо пахнуло слежавшейся мукой, в голове мгновенно пронеслись воспоминания. Как Пашка меня сюда привел, как примчалась Лерка, как стала размахивать ножом, как спокойно на все это смотрел Мельник.

Вдруг все мои тревоги исчезли. Я шагнула через порог, оглянулась. Все было на месте. Ларь с мукой, совок, желоб, на земляном полу стопкой сложенные мешки. Скоро они будут заполнены. Я даже улыбнулась, чувствуя, с какой радостью забилось сердце. Почему я раньше сюда не шла? Это было так просто. Стоило мне только сказать, и Макс привез бы меня в родные края. Не пришлось бы месяц сидеть в домике рыбака, прячась непонятно от кого, не надо было бы колесить по Европе, да и фанаты бы сюда не добрались. За версту не пустила бы.

Я решительным шагом пересекла мельницу, потянула низкую дверь в пристройку. Здесь тоже все было на своих местах. Деревянный некрашеный стол, лавки, беленая печка. За зиму песок на земляном полу потемнел. В дальнем углу виднелся старый знакомый — сундук, покрытый ковром. Вдоль стен натянуты веревки с пучками трав. Ими не успели воспользоваться.

Я по-хозяйски прошлась, ведя рукой по зашуршавшему гербарию. Около печки заметила метлу. А вот и средство передвижения.

За дверью раздался шорох. Кто бы это мог быть? Подхватив метлу наперевес, я шагнула к выходу.

— Наверху никого нет.

В дверном проеме появилось бледное лицо с горящими ненавистью глазами. От одного взгляда меня прошибло током опасности. Я выставила метлу перед собой.

— Убирайся!

Вампир прищурился, приоткрывая рот. От чувства тревоги я перестала ощущать свое тело. Ткнула метлой вперед.

— «Стану я, Мария, пойду», — медленно заговорила я, слыша, как кто-то подсказывает мне слова, и они, медом ложась на язык, были сладки в своей правильности.

— «Из дома не дверьми,

Из двора не воротами,

Мышью норой,

Собачьей тропой».

Лицо Макса вытянулось, и я расхохоталась от восторга.

— Прочь! — Черенок метлы звонко стукнулся в подвернувшуюся на полу железку. Я захлопнула дверь, шарахнула засовом.

Замки вампирам не нужны, их ничто не остановит, а вот для человека прочный засов самая подмога.

— Выйду во широко поле! — заорала в голос, задрала голову, чтобы всем было слышно — я вернулась!

Спущусь под высоку гору

Возьму от двух гор земельки,

— запела, закружилась по комнате, опираясь на метлу.

В этот момент казалось, что на мне широкая длинная юбка, что развеваются в колдовском танце волосы, что звенят на руках и шее бесовские монисты.

Как гора с горою не сходится, Гора с горой не сдвигается, Тако же и добрый молодей Максим С красной девицей Марией Не сходился, не сдвигался.[3]

Я опустила ладони в ледяную воду кадушки. Ох, и хороша была водица. Чиста, прозрачна, свежа.

Капая себе на ноги, дошла до двери и длинной дорожкой вылила набранную воду вдоль деревянного порога. Села на корточки, загребла в две руки земли с песком с утоптанного земляного пола.

Гора на гору глядит,

Ничего не говорит,

Тако же и добрый молодей Максим

С красной девицей Марией

Ничего б не говорили.

Наговор мой не избыть,

Слово-дело не переломить!

Землю ссыпала с двух сторон водяной дорожки. Встряхнула руками, разбрасывая оставшееся на пальцах.

И вдруг боль тяжелым обручем сдавила меня. Безымянный палец на правой руке заломило, кольцо впилось в кожу. Я схватилась за него. Мышцы на левой руке свело резким жгутом. Боль звериным рыком вырвалась из груди, согнула, заставила упасть на колени.

Ручей с ручьем не сходится,

Гора с горой не сбегается,

Лес с лесом не срастается,

Цвет с цветом не слипается,

Трава разливается, —

зашептала быстрым речитативом. Каждое слово отдавалось сумасшедшей вспышкой в голове и во всем теле. Я смотрела на низенькое узкое окошко, запирая его на веки вечные самым страшным арканом. На смерть. Лютую. Жестокую. Соломы набросаю, три свечи зажгу, пробежит мышь, паук соберет паутину, каркнет ворон. Никого не пущу.

От той травы цвет сорву,

С собой возьму,

Выйду на долину,

На большу тропику,

— стонала я, катаясь по земле. Ударилась о печку, повалила лавку. Над головой закачались травы. Дотянуться бы. Опрокинулся котелок, обдавая меня водой. Попав на кольцо, вода зашипела, пошла белой пеной.

Возьму себе землину,

Сяду под лесину,

Выйду во широко поле,

Посмотрю на четыре стороны

И кину, и брошу я во чисто поле, —

орала, перекрывая в себе боль.

Ненавижу! Всех ненавижу! Нежити, выродки. Уничтожу! Никто не уйдет!