Искушение Марии д’Авалос

— Оно веками переходило из поколения в поколение в семье Карафа. Наш предок был одним из преторианцев, входивших в стражу Цезаря. Согласно семейной легенде, он находился в Египте в то время, когда умерла Клеопатра, — Фабрицио провел пальцами по ожерелью. Свет свечи отбрасывал на щеку тень от его черных ресниц. — Стражники захватили несколько ее вещей. Они поделили награбленное, бросив жребий, и ожерелье досталось моему предку. — Он пожал плечами. — Мы не знаем, так ли это, но это чудесная история, и мне хочется ей верить. — Он не отводил взгляда от шеи Марии. — Мне нравится воображать, как Цезарь надевает его Клеопатре.

Он вложил в эти слова такой интимный смысл, что Мария отступила назад, хотя ей безумно хотелось шагнуть к Фабрицио и положить ему голову на плечо. Ей вспомнилось, как у гроба Беатриче он поднял ее на руки, утешал и нашептывал нежные слова, и ей захотелось снова пережить эти ощущения.

— Я действительно сердилась на вас прежде, — сказала она. — И знаете, почему?

— Нет. Скажите мне.

— Потому что ваши слова показались мне неискренними. Мне не нравятся традиционные заверения в чьей-то надежности. Скажу прямо, что не доверяю вам. Хотя, возможно, вы действительно не хотите причинить мне вред, я ни на минуту не поверю, что вы считаете меня своей родственницей, и потом я всегда помню о вашей репутации соблазнителя женщин.

— Именно поэтому вы меня избегаете?

— Да. Я невысокого мнения о подобных мужчинах.

— У меня действительно было несколько романов в начале брака. Я это не отрицаю. Да и бессмысленно было бы отрицать, ведь праздные сплетники Неаполя с наслаждением раззвонили о моих победах — так они это называли. Но это было давно, Мария. Уже более двух лет я люблю одну-единственную женщину, а поскольку все остальные для меня — лишь скучное отражение ее великолепия, у меня нет к ним ни малейшего интереса.

— И эта женщина — ваша жена? — Мария тотчас почувствовала, что сказала глупость.

— Нет, Мария. Я думаю, вам хорошо известно, что я не люблю свою жену. Теперь уже вы неискренни. Вот видите? Мы ведем разговор, и фальшь проникает в него, незаметная для того, кто говорит. Но слушающий сразу чувствует ее. Однако не будем пререкаться. Я больше не буду оскорблять ваш слух лицемерными заверениями. Позвольте вместо этого предложить вам испытать удивительное ощущение: надеть на шею ожерелье Клеопатры.

Фабрицио взял его со стола и протянул ей.

— Вы думаете, ни одна женщина не сможет отказаться от такого предложения?

— Вы можете отказаться, если захотите.

Мария долго смотрела на ожерелье. Оно говорило с ней: веками я не касалось кожи красивой женщины. Я холодное. Согрей меня — пусть всего на минуту.

Мария перевела взгляд на Фабрицио, который наблюдал за ней с легкой улыбкой, но в его глазах, которые так нравились ей, читалась неуверенность.

Она протянула руку:

— Я надену его. А вы можете застегнуть.

Ожерелье было очень холодным. Она вздрогнула, когда Фабрицио ловко застегнул его, и невольно подумала о том, скольких женщин он приводил сюда, чтобы примерить этот подарок Цезаря легендарной царице.

Фабрицио перенес канделябр на другой стол, рядом с большим овальным зеркалом.

— Идите сюда, Мария, посмотрите на себя.

Она стояла перед зеркалом, разглядывая бледную женщину в черном, теперь в ярком оживляющем сиянии лучей от золотого ожерелья.

— Солнце наносит визит Диане, — поэтически прокомментировал Фабрицио. — Поскольку ожерелье с вами разговаривает, почему бы вам не попросить его ответить на вопрос, который у вас на уме?

— А что у меня на уме?

— Вы хотите знать, застегивал ли я его на шее других женщин?

Он встал за спиной у Марии, и теперь они оба отражались в зеркале. Их взгляды встретились. Его лицо в янтарном свете свечи было таким прекрасным, что даже казалось, оно вот-вот растает, как видение. Мария опустила глаза.

— Я прав? — спросил Фабрицио.

Мария потеряла нить беседы.

— Вы знаете ответ, — сказал он. — Ни одной другой женщины. Даже моей жены.

Он подождал, пока их взгляды снова встретились в зеркале.

— Это вас я люблю, Мария.

Она замерла, чувствуя, как от него исходит тепло. Он не дотрагивался до нее, но она чувствовала его дыхание на своих волосах. Она представляла себе, как наклоняется к нему, и его губы касаются ее щеки. Она дотронулась рукой до ожерелья.

— Мне бы хотелось, чтобы однажды оно стало вашим, — сказал он.

Они стояли в молчании, поглощенные созерцанием друг друга в зеркале. Одна из свечей погасла.

— Нам нужно идти, — сказала она, вдруг забеспокоившись: их уединенность могла привлечь внимание. — Сколько времени мы здесь находимся? Десять минут? Час? Расстегните ожерелье, Фабрицио.

Выполнив ее просьбу, он прижал ожерелье к щеке.

— Потрогайте его, — сказал он, прикладывая ожерелье к ее щеке. Она закрыла глаза, чтобы не видеть так близко его лицо. Ожерелье стало теплым.