Искушение учителя. Версия жизни и смерти Николая Рериха

А в тот августовский день 1925 года — был уже второй час пополудни, над Москвой теплый дождь разошелся не на шутку — два ненавистника Глеба Ивановича Бокия в кабинете Ягоды наконец приняли решение.

— Только так, — сказал Трилиссер. — Подключим Чичерина, есть у меня кое-что, могу прижать нашего дипломата так, что маму родную заложит.

— Ну и звони ему. — Ягода тяжело шагал по своему кабинету из угла в гол. — Если на месте — идем в наркоминдел, благо — рядом.

— Нет, Генрих, звони ты. У тебя с ним нет никаких дел, все чисто. Позвоню я — еще заподозрит чего, сбежит. Скажи — у тебя к нему важный государственный вопрос, требующий немедленного решения.

Генрих Григорьевич поднял телефонную трубку, набрал номер прямой связи с наркомом иностранных дел. Чичерин оказался у себя.

И уже через четверть часа вышколенная секретарша, приоткрыв дверь в кабинет наркома, сказала:

— Георгий Васильевич, к вам товарищ Ягода и…

— Просите! — прозвучал барственный голос. Неизвестно, о чем говорили с Чичериным Ягода и

Трилиссер, чем «достал» наркома иностранных дел Михаил Абрамович — история не сохранила для нас никаких документов об этой встрече. Зато известен ее результат: в тот же день, 1 августа 1925 года, Георгий Васильевич Чичерин отозвал из Политбюро сове «Заключение» о готовящейся экспедиции в Тибет и срочно написал новое. В нем, в частности, говорилось:

Руководители ОГПУ теперь сомневаются в том, следует ли вообще отправлять экспедицию Барченко, ибо для проникновения в Тибет имеются более надежные способы. Тов. Ягода и Трилиссер обещали мне, что всякие шаги по организации экспедиции в Тибет будут предварительно исчерпывающим образом обсуждены с НКИДом.

К интриге, в которой начисто отсутствовали «государственные интересы», а обнаруживаются только личная выгода, чувство мести, желание «поставить выскочку на место», попросту насолить ему, были подключены другие члены коллегии ОГПУ, тоже питавшие неприязнь к Бокию; Дзержинский не смог переломить ситуацию: он не принимал участия в конфликте, был болен, проходил курс лечения.

Экспедиция в Тибет, затеянная Бокием и «Единым трудовым братством», казалось, в самый последний момент была отменена.

Но ситуация с экспедицией, цель которой — Шамбала, была не совсем такой. Вернее, совсем не такой…

Седьмого августа 1925 года Яков Григорьевич Блюмкин был вызван в кабинет начальника спецотдела товарища Бокия к девяти часам утра. Революционный романтик и террорист, а также теперь большой спец по восточным и оккультным делам был в подавленном, угнетенном состоянии. Сев напротив Глеба Ивановича, опустил коротко стриженную голову и вдруг выкрикнул:

— Неужели даже Феликс Эдмундович ничего не может сделать? — спазм сдавил ему горло. — Столько усилий! Такие планы… И все — коту под хвост?..

— У вас истерика? — спокойно спросил Бокий.

— Простите…— Блюмкин мгновенно взял себя в руки, это он умел. — И все же, Глеб Иванович… Неужели ничего нельзя сделать? Экспедиция окончательно загублена?

— Нет, Яков Григорьевич. Экспедиция состоится.

— Что!?

— Вернее, — Бокий усмехнулся, — она уже состоялась. Мы с вами тут разговариваем, а в это самое время караван продолжает путь в буквальном смысле этих слов.

— Ничего не понимаю…

— Посвящаю вас, Яков Григорьевич, в тайну государственной важности. Кстати, с сегодняшнего дня вы переводитесь. Временно, пока будет проходить операция…

Переводитесь в спецотдел, в мое подчинение. Феликс Эдмундович в больнице подписал соответствующе распоряжение. Не возражаете?

— Не возражаю, — во рту у Блюмкина пересохло. — Но что же..

Глеб Иванович остановил нового работника спецотдела повелительным жестом руки:

— Итак, государственная тайна, разглашение которой… Вы, надеюсь, понимаете…

— Да! Да! — перебил Яков Григорьевич. — Понимаю.

— И все-таки, мой друг, вы слишком болтливы. Всем это известно. И любите похвастаться.

Блюмкин, насупившись, молчал.

— Полно, никаких обид. Мы ценим вас как прекрасного работника и бесстрашного бойца невидимого фронта, — произнося эту фразу, Бокий про себя усмехнулся. — Кто не без греха? Однако учтите, разглашение того, что я вам сейчас доверю…

— Я учту! — перебил Блюмкин.