Искусственный интеллект – надежды и опасения

«Научная объективность» вошла в практику и в номенклатуру науки во второй трети XIX столетия. Это очевидно из научных атласов, которые обеспечивали ученых основными сведениями по выбранной специальности: были (и есть) атласы рук, атласы черепов, атласы облаков, кристаллов, цветов, изображений в пузырьковых камерах, ядерных эмульсий и заболеваний глаз. В XVIII столетии все понимали, что никто не станет изображать в атласе конкретный экземпляр опаленного солнцем гусеничного клевера, растущий возле дома. Люди стремились – если речь о гениальных натурфилософах наподобие Гете, Альбина или Чезельдена[182]

 – наблюдать природу воочию и идеализировать увиденное, визуально его абстрагировать. Вот скелет; изучи его через camera lucida[183]

, аккуратно зарисуй. А затем исправь «недостатки». Преимущества такого «занавешивания» практического опыта несомненны: благодаря этому появлялись универсальные руководства, игнорировавшие причуды индивидуальной изменчивости.

По мере расширения числа научных дисциплин и увеличения числа ученых стала все заметнее проявляться обратная сторона идеализации. Одно дело, когда Гете описывал некое «пра-растение» или «пра-насекомое». И совсем другое – когда великое множество ученых принялись фиксировать и описывать свои находки различными, порой противоречивыми способами. С 1830-х годов постепенно начало формироваться новое отношение: утверждалось, что очередной образ зафиксирован с минимальным вмешательством человека, что все протоколы и правила соблюдены. Это подразумевало, что древесный лист обводили карандашом или окунали в чернила и клали на бумагу для получения оттиска. Кроме того, ученые внезапно стали гордиться тем, что разглядывали природные объекты в микроскоп при всех обнаруживаемых недостатках. Чем не радикальная для своего времени идея: снежинки без идеальной гексагональной симметрии, искажения цвета по краям линзы микроскопа, разрывы тканей на сгибах экспериментальных образцов?..

Научная объективность стала означать, что наши представления о мире складываются через принудительное уменьшение вмешательства, пусть даже приходилось фиксировать желтизну края изображения под микроскопом, хотя сам ученый знал, что это цветовое искажение привносит линза, что оно не является характеристикой предмета исследования. Преимущество объективности казалось очевидным: оно гасило стремление увидеть свою теорию признанной или подтвердить общепринятое мнение. Но все имеет свою цену. Наука лишилась точной, легко усваиваемой, яркой, полной глубины и резкости, художественной, если угодно, картины расчлененного тела. Зато приобрела расплывчатую черно-белую фотографию с малой резкостью, и ни один студент (ни даже многие практикующие врачи) не пожелал бы ею воспользоваться для изучения анатомии. Тем не менее на всем протяжении XIX столетия сдержанная – и сдерживающая себя – объективность неуклонно утверждалась в правах.

С 1930-х годов строгая научная объективность начала сталкиваться с проблемами. Например, при каталогизации звездных спектров никакой алгоритм не в состоянии конкурировать с высококвалифицированным наблюдателем, способным произвести сортировку гораздо точнее (и воспроизводимее), чем любая процедура, основанная на жестких правилах. К концу 1940-х годов врачи начали обучаться чтению электроэнцефалограмм. Требовалось экспертное суждение, чтобы разобраться в различных показателях, а никакие ранние методы применения частотного анализа не удовлетворяли поставленной задаче. Солнечные магнитограммы, отображающие магнитные поля на Солнце, требовали привлечения экспертов для выявления реальных сигналов из артефактов, порожденных измерительными приборами. Даже в физике элементарных частиц сложилось понимание того, что невозможно запрограммировать компьютер для правильной сортировки определенных видов треков; было необходимо человеческое суждение.

Постараемся не запутаться: это отнюдь не возвращение в прошлое, не воскрешение гения идеализаторства XVIII столетия. Никто не собирался становиться новым Гете, который, единственный среди всех ученых, описал бы универсальную, идеальную форму растения, насекомого или облака. Экспертное знание можно изучить: человек проходит курс обучения, чтобы приобрести нужные сведения по электроэнцефалограммам, звездным спектрам или трекам в пузырьковой камере; увы, никто и никогда даже не порывался разработать курс мастерства по исключительной наблюдательности. Не существует никакого «королевского пути» к превращению в нового Гете. В череде научных атласов ясно прослеживалось желание включить «субъективные» факторы в «репертуар» труда ученого, необходимый для создания, классификации и интерпретации научных образов.