Искусство и его жертвы

Канцлер оборвал ее резко:

— Не имеет значения. Митя — мой сын, я его растил, и никто не вправе считать иначе. И его сын — мой внук. Разве важно, что Екатерина Великая — немка по крови? Нет, она русская, русская императрица. Разве важно, что Пушкин — на одну восьмую арап? Или Карамзин — татарин? Кровь — это биология, химия, ничего больше. Главное — духовное. Разве важно, что Иисус Христос по матери еврей? Главное, что Он Бог!

Аграфена Федоровна молчала. Наконец покорно произнесла:

— Что ж, возможно, вы правы… Но, во-первых, надо спрашивать Лидию, за нее не могу решать. Во-вторых, мы еще надеемся, что любезный Дмитрий Карлович все-таки поправится. — И она осенила себя крестным знамением. — Молимся об этом.

Карл Васильевич тоже перекрестился, только не перстами, а по-лютерански, ладонью.

— Да, и я молю Господа о его спасении. Но хотел вас предупредить на всякий случай. Обсудите с дочерью. Будьте готовы дать ответ вовремя.

(У него получилось "тать отфэт".)

Он уехал, а мадам Закревская долго сидела без движения, озадаченная, и не понимала, на что решиться.

Между тем обер-гофмейстер его величества начал выздоравливать: нагноение кончилось, рана затянулась, кость начала срастаться. Он уже садился, слабо улыбался, с удовольствием пил куриный бульон и закусывал отварной курятиной. Говорил жене тихим голосом:

— Извини, что заставил столько волноваться. Но другого выхода просто не имел. Этот Соколинский мог меня опозорить перед всем светом.

— Разве о свете надо думать? — упрекала мужа она. — У тебя главные — я и Толли. Лишь о нас должен беспокоиться. И о прочей родне. Чтоб я делала, если бы тебя потеряла?

— Ну, не знаю… вышла бы за Друцкого…

— Я? За этого желторотика? Застрелившего моего несравненного супруга?

— Слава Богу, не застрелившего.

— Слава Богу.

Жизнь понемногу возвращалась в привычные берега. Нессельроде-старшему удалось замять дело о дуэли — подкупить врачей и свидетелей, и в бумагах появилось подтверждение, будто бы ранение Дмитрия — следствие случайного выстрела на охоте. Императора устроила эта версия, он передавал обер-гофмейстеру приветы и желал скорейшего выздоровления. А Друцкой-Соколинский как сквозь землю провалился, вроде его и не было.

Неожиданно на балу у графов Воронцовых князь Барятинский, только что вернувшийся из Франции, передал Лидии письмо. И сказал загадочно: "От известной вам особы". У мадам Нессельроде застучало сердце, и она, скрывшись в дамской комнате, торопливо разорвала конверт. Да, писал Дюма-младший.

"Дорогая Ли, золотая Ли, "дама в жемчугах"! Вот уже четыре месяца как меня задержали на границе. Я сидел в Мысловице и хотел покончить с собой, но собрался с силами и вернулся в Париж. Здесь мне все не мило без Вас. И не помогают веселые вечеринки у м-м Калергис, где бывает м-м Нарышкина и пытается меня соблазнить. Тщетно, тщетно! Мне она не нужна. Где Вы, что Вы? Напишите хоть несколько строчек, все ли с Вами в порядке. Несмотря ни на что, все еще надеюсь на нашу встречу в будущем. Вечно Ваш А.Д.".

Нет, она Александра больше не любила, но сам факт его любви, знаменитого Дюма-сына, согревал по-прежнему душу. Спрятала письмо за корсаж и носила весь вечер на груди. Но когда ночью раздевалась у себя в спальне, про него забыла, и парижское послание выпорхнуло у нее из одежд и упало на ковер около кровати. Дмитрии, безусловно, заметил, наклонился, взял и прочитал. Хмуро произнес:

— Ты не прервала переписку с этим щелкопером?

Засмущавшись, Лидия сбивчиво объяснила — и про Воронцовых, и про Барятинского, и про то, что переписки нет и быть не может, Александр написал, а она отвечать не собирается.

— Отвечать не собираешься, а носила его в интимном месте.

— Как же я должна была поступить?

— Разорвать и выбросить.

— Хорошо, я сейчас разорву и выброшу.

— Поздно, дорогая. Ты меня уже очень огорчила.

— Ну, прости, пожалуйста. А для твоего огорчения я не вижу повода. Там же ясно сказано: не имеет известий обо мне целых четыре месяца, с самого Мысловице. Я с ним не общаюсь.

Он замолк и сосредоточенно думал. А потом изрек:

— Я, пожалуй, тебе больше не позволю ездить на балы без меня. Все эти Воронцовы, Барятинские… вызывают у меня только подозрения.

— Ты меня ревнуешь?

— Да, представь себе.

— Разве я даю какой-нибудь повод?

— К сожалению. Где ни появляешься, сразу возникает очередной Друцкой-Соколинский.

— Как понять "очередной"?

— Так и понимай. Я устал от твоих любовных похождений, Лидия.

— Ты пока не совсем здоров, ноет рана, вот тебя все и раздражает.