Искусство как вид знания. Избранные труды по философии культуры

Рассматриваемые, как целое, поэзия и проза суть, прежде всего, пути развития самой интеллектуальности13. Если подходить к делу только с внешней стороны языка, то можно внутреннее прозаическое направление выразить в мерной речи, а поэтическое - в свободной, хотя поэтическая содержательность (Gehalt) как бы силою влечет к поэтической форме. В обеих формах мы преследуем особые цели и следуем определенным путям, но оба, поэтическое и прозаическое, настроения должны дополнить друг друга к некоторому об-шному, ведя человека глубоко к корням действительности, чтобы тем радостнее подняться ему в более свободную стихию14. И вот, если подойти к ним «с наиболее конкретной и идеальной стороны в них»165, мы увидим, что их различные пути проложены к некоторой сходной цели. Поэзия компонирует (fasst auf) действительность в ее чувственном проявлении, как она внешне и внутренне ощущается нами, но ее не занимает вопрос о том, вследствие чего это есть действительность. Чувственное явление передается воображению, а последнее приводит к созерцанию художественного идеального целого. Проза, напротив, ищет в действительности именно корней, которы

IM Humboldt W. . Uebcr die des menschlichen Sprachbaucs... § 20. S. 236. IM Ibidem. S. 237. "" Ibidem. S. 236.

ми она держится в бытии, и нитей, которыми она связуется с ними. Она связывает интеллектуальным путем факт с фактом, понятие с понятием и стремится к объективной связи в идее166.

Различение Гумбольдта принципиально намечает проблему и указывает средства решения ее. «Интеллектуальные пути» — пути логики, внутренних логических форм или алгоритмов; пути «воображения» -художественно-поэтических. Но именно жестко определительная фор-мулировка интеллектуального пути может вызвать одно общее соображение: проза здесь как будто отожествляется с прозою научною, и при данном резком противопоставлении двух основных направлений или «путей», куда же все-таки отнести пресловутую гибридизацию их - так называемую художественную прозу? Невозможно, конечно, уклониться от ответа на этот вопрос, но, надо признать, Гумбольдт туг не удержался на занятой им принципиальной позиции. Если он считает, что исход от действительности (beide bewegen sich von der Wirklichkeit aus) есть принципиальная характеристика обоих видов речи, и само разделение исчерпывает этот принцип, то диалектически остается только одно: противопоставить действительности возможность и спросить, не является ли возможность, в свою очередь, исходным пунктом для нового еще, особого вида словесного творчества? Вместо этого Гумбольдт как будто санкционирует гибридную природу «художественной прозы» и определяет ее исключительно со стороны внешней. Проза, рассуждает он, не может ограничиться только изображением действительного с внешнею целью одного сообщения о вещах, без возбуждения каких-либо идей или ощущений. Тогда она не отличалась бы от «обыкновенной речи». Она идет также путями более высокими и располагает средствами глубже проникать в душу человека, возвышаясь до той «облагороженной речи», которая и является действительным спутником поэзии. Здесь работает не только отвлекающий рассудок, но все силы духа, и последний всегда здесь накладывает на речь отпечаток своего особого настроения: «языку сообщается нравственное настроение, и сквозь стиль просвечивает душа». Этой речи свойственна особая «логическая эвритмия», и лишь когда поэт слишком ей отдается, он из поэзии делает «риторическую прозу»167.

Получается странный результат: избыток «благородства» превращает художественную прозу в риторику, а поэтическое благородство такой речи создается логической эвритмией... Но в действительности и это рассуждение — замечательно, ибо оно наводит на целый ряд свежих мыслей. Все-таки Гумбольдт отметил особенный вид речи, состоящей в том, что она не является только изображением действительного, хотя он и сузил здесь

, Ibidem.

,ft7 Ibidem. S. 238.

понятие действительного, в явном противоречии с тем его понятием, где он же говорил, что подлинная поэзия исходит от действительности. Затем, пусть «облагороженная речь» — смутный и в то же время банальный образ, но образ «избытка» ее — четкая характеристика патетизма риторической речи. Наконец, указание на «логическую эвритмию» разве нельзя истолковать в том смысле, что патетическая риторическая речь, исходящая от «возможного», как морально-вероятного и рассудочно-мыслимого, тем и характеризуется, что ее эмоциональная нагруженность ложится прямо на логические формы, не прибегая к посредству внутренних подлинно поэтических форм?