Искусство как вид знания. Избранные труды по философии культуры

слов и выражений самих по себе, отвлеченно, говорить не приходится. И если соответствующие разницы и различия не характеризуют субъек-ra-лица, имрека, то они непременно говорят о субъекте коллективном, народе, исторической эпохе, сословии, классе, профессии и т.д. и об их субъективном лике. Только потому, что данная экспрессия повторяется данным лицом, в данную историческую эпоху, в данном языке, она, в своем субъективном содержании, приобретает некоторую объективируемую устойчивость, так что возникает впечатление объективного постоянства ее, как бы присущего экспрессивности самого слова. Всегда можно найти сколько угодно примеров, иллюстрирующих зависимость экспрессивности слова от среды, эпохи и прочего. На собственном опыте всякий знает, как меняется экспрессивная роль слова для него самого, и как это происходит в зависимости от перемен, исходящих именно от коллективного субъекта, как выразителя экспрессии. Сравните экспрессию слов «господин», «гражданин», «товарищ» - в разных общественных слоях, в разные периоды революции и до нее!

Итак, иллюзия самоэкспрессивности слов покоится на относительной устойчивости ее, проистекающей из относительной устойчивости соответствующего субъекта. Есть еще одно, осложняющее вопрос, обстоятельство. Постоянство экспрессии, которую по форме мы признаем все же естественным знаком субъективного состояния и устойчивости. Какое социальное значение может иметь такое постоянство? - Наблюдая его, мы начинаем говорить об известного рода привычке, манере, характере, — не о методе и алгоритме, однако именно по причине «естественной» формы таких повторений. Когда мы замечаем более или менее сознательное подражание данному субъекту со стороны других, мы говорим о школе, влиянии, жанре, направлении. Наконец, в аналогичных же случаях, главным образом, применительно к сложным явлениям культуры, мы говорим о стиле. Речь идет, в зависимости от типа субъекта, — лица, группы, эпохи, — о стиле писателя, школы, направления, эпохи. И далее, мы можем различать самые стили по степени и характеру их экспрессивности, и даже более того, мы отожествляем экспрессивность в ее повторяющихся формах со стилем. Встает в измененном виде прежний вопрос: не существует ли экспрессивности, присущей самому стилю, как такому, как объективно эволюционирующему социальному явлению, следовательно, экспрессивности, источник которой лежит не в субъекте, хотя бы и коллективном.

Для правильного ответа на этот вопрос надо, прежде всего, анализировать смысл и точность названного отожествления. Оно было бы оправдано, если бы можно было показать, что все постоянства, определяющие стиль, суть постоянства самой экспрессии. А затем, если бы оказалось, что среди этих постоянств экспрессии есть по

стоянства не от субъективности, мы могли бы дать утвердительный ответ на возникший вопрос. На деле, мы открываем иное. Рядом с постоянствами экспрессии, по форме естественными, стиль характеризуется некоторыми постоянствами условными, конвенциональными. Когда мы говорим о звуковых формах слова, мы имеем дело с такими же естественными формами, но когда они начинают нами рассматриваться как фонемы, означающие, например, конвенционально установленные синтаксические отношения, мы от «естественного» порядка переходим в собственно языковый (лингвистический), т.е. в порядок социально-культурный. В точности то же надо сказать о стиле. Некоторые «естественные» отношения, самые простые, геометрические, временные, гармонические, симметрические и прочие упорядочения, становятся социально значащими объективными условиями и признаками стиля. Они, конечно, не субъективны, но зато они и не экспрессивны; экспрессивность все-таки остается уделом субъективности; стиль в целом не исчерпывается признаками экспрессивности.

Сложный вопрос об идеальных «нормах» упорядочения и управления в синтаксических образованиях, в композиции картины или музыкального произведения и здесь возникает в таком же виде. То есть если есть «правила» соответствующего «упорядочения», имеющие не только конвенциональное значение, но и идеальное, мы получаем право говорить о своего рода стилистической онтологии слова, рисунка и т.д., - в том же смысле, в каком мы говорили об онтологических синтаксических формах. Совершенно ясно только то, что признание объективности таких форм не есть признание объективности экспрессии самого стиля, ибо никакой экспрессии в этих формах быть не может. Это формы - чистой, внешне созерцаемой, композиции и конструкции. Они легче всего замечаются и схватываются, и легче всего становятся предметом сознательного задания, воспроизведения, подражания.