Его наследственная деменция, которую так удобно маскировать «верой», сразу лишится всех покровов, а культура отчасти девальвируется.
Симфонии превратятся в то, что они есть на самом деле.
Т.е. в структурированные многовековым путем проб и ошибок наборы звуковых раздражителей, сила воздействия которых объясняется простым умением подобрать ту последовательность и высоту звуков, которая воздействует на слуховые рецепторы и рефлекторные цепи наиболее сильно и ярко.
Открытый бой с культурой смертелен для науки.
Следует помнить, что культура пришла первой, «обжила пространство жизни человека» и уже давно установила свои законы. Через дикие традиции и нелепые вымыслы именно она управляет поведением и мыслями миллиардов homo. Это мощный и всевластный враг всякого точного знания.
Культура не прощает посягательств на свои догматы. Она злопамятна и мстительна. (Вспомним печальную судьбу теории эволюции, которую человечество так и не приняло.)
Так же следует помнить, что везде расставлены ее сторожевые вышки, всюду снуют ее соглядатаи и маршируют солдаты.
Разумеется, это делает научные диверсии еще соблазнительнее, но совершать их надо со всей возможной аккуратностью. И непременно соблюдать маскировку.
Про проигрышность любого открытого конфликта очень деликатно и туманно, но по сути верно написал Шредингер: «…наука, представители которой внушают друг другу идеи на языке, в лучшем случае понятном лишь малой группе близких попутчиков, такая наука непременно оторвется от человеческой культуры. В перспективе она обречена на бессилие и паралич, сколько бы ни продолжался и как бы упрямо не поддерживался этот стиль для избранных, в пределах этих, изолированных групп, специалистов». (
Какой вывод должны сделать мы из всего вышесказанного?
Только один: физиолог должен воспитать в себе умное презрение к культуре, снисходительное понимание ее декоративности, а также ее условности и ложности.
Это не трудно. Для этого надо всего лишь изучить и понимать механизм, с помощью которого человек научился создавать различные продукты сложнонервной деятельности. А это всего лишь цепочки условных рефлексов, которые каждая культура вяжет по-своему.
В культуру можно «играть», но ее никогда не следует принимать всерьез. А авторитет ее создателей, т. е. тысяч писателей, поэтов, живописцев, музыканов и философов должен быть доброжелательно, но твердо отброшен, как нечто совершенно несущественное и не имеющее к знанию никакого отношения.
Это очень нелегко, но (судя по всему) Павлов оказался способным и на это.
Прекрасный пример — его отношение к монументальнейшему идолу мировой философии, к Георгу Фридриху Вильгельму Гегелю.
Как мы знаем и видим, вокруг тени Гегеля до сих пор принято ходить только на цыпочках, поминутно отвешивая ей поясные поклоны. Почтение к Гегелю — это не обсуждаемый минимум. Даже мимолетные, даже самые корректные сомнения в его величии недопустимы.
А вот Иван Петрович, ознакомившись с некоторыми трудами Георга Фридриха Вильгельма, выразил твердую убежденность в том, что «Гегель — умственно неполноценный человек».
«Трудно себе представить, говорил он, чтобы человек с нормальным рассудком мог утверждать, что идея, дух является первичным, изначальным, а материя — вторичным, производным. Более того, Павлов заявил о готовности аргументировать правильность своих предположений и попросил для этих целей достать ему подробное жизнеописание Гегеля.»
Судя по воспоминаниям академика Э. А. Асратяна, И. Павлов даже выразил желание ознакомиться с биографией философа, чтобы понять, «на каком этапе жизни и в результате какого несчастного случая» произошли, по его мнению, «трагические изменения рассудка» философа.
«Чтобы удовлетворить его желание я принес ему из дома свой экземпляр книги Куно Фишера о Гегеле. Через несколько дней он сказал, что это не та книга, которая ему нужна. «В ней описана не жизнь Гегеля со всеми характерными особенностями его личности, а возникновение, развитие и сущность его сумасбродных мыслей и идей». (
Раздражение И. П. Павлова легко понять, в сочинениях Гегеля он прежде всего увидел выводы, базирующиеся на крайне примитивных представлениях об обсуждаемом вопросе.
Павлову было сложно понять, как может взрослый вменяемый человек, вторгшись в область одной из самых сложных наук и не имея об этой науке никаких самостоятельных представлений, столь напыщенно и категорично предлагать решение ее основного вопроса.
Как мы помним, щелчки по носам философов — это давняя традиция физиологии.