Искусство памяти

Лейбниц хорошо знаком с этим прошлым, возможно даже, что, предупреждая обвинения в том, что его «универсальная характеристика» слишком тесно с ним связана, он называет свой проект «невинной магией» или «истинной каббалой»[918]. В других местах он прямо будет использовать язык прошлого, говоря о «характеристике» как о величайшем секрете, универсальном ключе. Во введении к «arcana» его энциклопедии утверждается, что основана будет всеобщая наука, новая логика, новый метод,

Ars reminiscendi, или Мнемоника, Ars characteristica, или Символика, Ars Combinatoria

, или Луллиана, Каббала мудрости, Натуральная магия, короче, все науки будут содержаться в ней, как в океане[919].

Мы имели уже возможность вчитаться в пространный титул бруновских «Печатей»[920], или же в послание, в котором он знакомит докторов Оксфорда с той безумной мнемонической системой, что ведет к открытию новой религии Любви, Искусства, Магии и Матезиса. Кто мог предположить, что в этом тумане напыщенного старого стиля Лейбниц действительно отыщет Великий ключ? Истинный ключ, говорит он в наброске «характеристики», до сих пор не был найден, и это доказывает бессилие магии, переполнившей все книги

[921]. К свету истины способна привести только математика[922].

Возвратимся несколько назад и всмотримся еще раз в странную диаграмму (ил. 11), извлеченную нами из «Теней» Бруно. На ней магические образы, вращающиеся в центральном круге, управляют образами остальных кругов, содержание их составляет элементарный мир и самого внешнего круга, на котором представлены все виды человеческой деятельности. Или вспомним «Печати», где всякий мыслимый метод запоминания, знакомый бывшему доминиканцу, неустанно встраивается в различные комбинации, действенность которых покоится на предполагаемой магической силе мнемонических образов. Перечитаем еще раз то место в конце «Печатей» (аналог ему можно обнаружить во всех бруновских книгах о памяти), где искусник оккультной памяти перечисляет различные виды образов, которые можно разместить на Луллиевых комбинаторных кругах, и среди них особо выделяются знаки, notae

, характеры, печати[923]. Или обратим взгляд к статуям приравненных к звездам богов и богинь, что в качестве магических образов реальности, равно как и образов памяти, охватывают все возможные понятия, к статуям, вращающимся на кругах в «Статуях». Или еще представим себе безнадежно запутанный лабиринт мнемонических комнат в «Образах», комнат, заполненных образами всех вещей элементарного мира, подвластных важнейшим образам олимпийских богов.

Это безумие содержало в себе чрезвычайно сложный метод; на что он был нацелен? На достижение универсального знания посредством комбинирования наиболее значимых образов реальности. Нас не покидало чувство, что в этих усилиях присутствовал неистовый научный импульс, устремленность по векторам герметического проекта к какому-то будущему методу, проглядывающему и полускрытому грезой, пророчески предсказанному бесконечно сложными их образованиями, нацеленными на исчисление образов, на согласование мнемонических порядков, в которых Луллиев принцип движения должен быть как-то совмещен с мнемоническим использованием магических характеров реальности.

«Enfin Leibniz vient», можем мы сказать, перефразируя Бойля. И оглядываясь теперь назад, с высоты, на которую мы поднялись вместе с Лейбницем, можем мы увидеть Джордано Бруно как пророка герметического Ренессанса, провозвестника научного метода, указывающего нам на значение соединенного с луллизмом классического искусства памяти, в приуготовлении пути, ведущего к Великому ключу.