Искусство слушать

Если ребенок лишен раннего физического контакта с матерью или лицом, ее замещающим, это приводит к большому вреду для его дальнейшего развития, что подтверждается экспериментами на животных, о которых теперь всем известно. Такой контакт жизненно необходим для младенца. Этот факт известен и всеми принимается, но многие забывают о том, что потребность в межличностной стимуляции, на которую ребенок может откликаться, не менее велика и длится гораздо дольше, чем изначальная нужда в физическом контакте с матерью. Если его нет, младенец не умирает, как дети, описанные Рене Шпицем – физиологическое воздействие не так глубоко, – но в особенно тяжелом случае ребенок становится таким ранимым, таким шизоидом, ни с кем не связанным, что при определенном напряжении ломается и становится выраженным шизофреником.

Салливан был первым психотерапевтом, который не пытался создать теорию шизофрении и считал эту болезнь не органическим заболеванием, а результатом психологического процесса. Это была, конечно, огромная перемена по сравнению с теорией Фрейда, который утверждал, что страдающему психозом нельзя помочь, что его нельзя подвергнуть психоанализу. На взгляд Фрейда, причиной этого был очень выраженный нарциссизм, не позволяющий пациенту вступить с психоаналитиком в отношения переноса. Я по-прежнему считаю, что страдающего психозом можно определить как человека с чрезвычайно высоким уровнем нарциссизма, для которого реально только то, что заключено в нем самом, что соответствует его собственным идеям, его собственной личности; для него нереально все, что относится к внешнему миру. Однако в то же время страдающий шизофренией человек очень чувствителен и на деле вполне способен откликаться другим людям. Только эти люди должны быть более чувствительными, чем средний человек, и тогда шизофреник будет на них реагировать, будет откликаться; есть много примеров того, что даже пациенты с тяжелой кататонией знают, что происходит вокруг, и своим специфическим образом реагируют; они способны рассказать, после того как выйдут из этого состояния, что испытывали и как понимали происходящее.

Традиция, заложенная Салливаном, – очень важный новый аспект психоанализа; она впервые дала страдающему психозом достоинство полноправного человеческого существа. В конце концов, только во время Великой французской революции психопаты были освобождены от цепей; если посмотреть на современные государственные госпитали, то, хоть пациенты и не прикованы, их положение ненамного лучше. На больных психозом все еще смотрят – и я сказал бы, что это мнение разделяют большинство рядовых психиатров, – как на сумасшедших, людей не от мира сего, и лишь немногие психиатры способны почувствовать, что в шизофренике, помимо маниакально-депрессивного состояния, есть и то, что присуще каждому из нас. И уж тем более в каждом из нас есть что-то от параноика; различается только степень паранойи. До определенного момента мы называем это нормой и терпеть не можем, когда это называют болезнью. Таким образом, психопатические состояния на самом деле не настолько различны, чтобы создавать глубокую пропасть между человеческими существами, и страдающего психозом пациента не следует дегуманизировать и отделять от так называемых нормальных людей.

Болезни нашего времени как вызов психоанализу

Психоанализ традиционно понимается как терапевтический процесс, направленный на больных людей. Если я испытываю компульсивное побуждение во всем сомневаться, навязчивые сомнения, если у меня психогенетический паралич руки – это солидные симптомы. Психоанализ – не единственный метод, с помощью которого можно лечить симптомы. Я бывал в Лурде[11] и видел многих людей, которые исцелились от паралича и других тяжелых симптомов благодаря своей вере в явление Девы Марии. Люди действительно исцеляются – без всяких сомнений. Сегодня люди исцеляются множеством способов, которые рекламируются, и если люди исцеляются, то многие из этих методов хороши.

Лечить людей можно и благодаря ужасу. Во время Первой мировой войны немецкий врач совершил открытие: солдаты излечивались от страха и паники вследствие шока от контузии; лечение, которое применял этот врач, заключалось в мощном электрическом разряде, причинявшем сильную боль. Врача звали доктор Кауфман, и таково было лечение Кауфмана. Это была медицинская процедура, она была направлена на излечение. Это была чистой воды пытка, и оказалось, что страх перед этой пыткой был сильнее страха снова оказаться в окопах. Вот так эта система ужаса излечивала симптом. Каково было человеку, страх которого изгонялся бо́льшим страхом, – такой вопрос, конечно, не слишком интересовал доктора Кауфмана и армию в целом.