Ислам и Запад

Всякое исследование истории раннего ислама, основанное на исламских источниках, претендующих на то, чтобы считаться хроникой становления этой религии, должно принимать во внимание два основных течения в современной историографии соответствующего периода. Одним из них является растущий скептицизм относительно аутентичности и даже историчности многих ранних арабских нарративных источников. В последнее время шли бурные дискуссии относительно того, можно ли считать раннеисламскую историографию настоящей историографией и происходили ли на самом деле отраженные в ней события. Вторым является тенденция рассматривать приход ислама не столько как разрыв традиции, резкую смену и начало заново по сравнению с доисламским периодом, но скорее, по крайней мере в ряде отношений, как продолжение, предположительно в новых формах и до некоторой степени даже в новых направлениях, процессов, которые можно проследить в более отдаленном прошлом.

Очевидно, что всякое рассмотрение ранней истории шиизма должно принимать во внимание упомянутые научные достижения, но из этого не следует, что выводы, сделанные на основе ранних, да и поздних исламских источников непременно лишаются силы. Ученые с разной степенью правдоподобия доказывали и доказывают, что наиболее ранние арабские исторические источники — не исторические и не источники, но созданы в более поздние периоды. По мнению одних, это было сделано для того, чтобы создать для возникшей впоследствии юриспруденции базу в виде прецедентного права, по мнению других — чтобы задним числом легитимизировать позднейшие политические структуры и учения.

Но для интересующей нас в данную минуту истории идей и отношений фактическая точность исторического повествования второстепенна. Повествование в том виде, в каком оно сохранялось, передавалось и изучалось, содержит то, что мусульмане считают своим прошлым, и именно это постигаемое прошлое, сведения о котором передавались в иногда не совпадающих друг с другом вариантах, сформировало их идеи и именно его они используют для обоснования собственных действий. При такой политизированной религии, как ислам, в таком религиозном государстве, как исламский халифат, вопросы об источнике и природе власти, долге и границах повиновения, определении легитимности, справедливости и тирании, отношении к тирану или узурпатору приобретали первостепенное значение. И хроника первых лет ислама в том виде, в котором она дошла до более поздних поколений, является подробным, хотя и несколько противоречивым руководством к постановке этих вопросов и ответам на них, большая часть которого, как показывает военная пропаганда Ирана и Ирака в период между 1980 и 1988 годами, до сих пор актуальна. Имена Али, Муавии и Иазида столь же современны, сколь и сегодняшняя газета — и больше, чем вчерашняя. Даже постепенно исчезающая память о более далеком, доисламском, прошлом, которая после вмешательства ислама сохранилась в скрытой или ослабленной форме, важна до сих пор.

Некоторые из этих остаточных явлений сыграли роль в эволюции шиизма. Из иудео-христианских писаний и традиций пришло понятие пророка, который восстает, дабы обличить несправедливого властителя, и вера в Мессию, который приходит установить на земле божественный порядок. И то, и другое суть до некоторой степени политические понятия, и оба они явно религиозные. Из греко-римского мира, которому ислам тоже многим обязан, пришли кое-какие любопытные доводы и рассказы о теории и практике тираноубийства. Из доисламской Персии пришли далекие, но по-прежнему опасные воспоминания о религиозном вызове власти, о революционных движениях, угрожавших одновременно политическим, нравственным и социальным устоям существующего порядка, идеологией которых было религиозное учение, а инструментом — религиозная секта. Можно вспомнить слова, приписываемые вождю экстремистского средневекового учения, который пытался обрести поддержку, взывая к памяти Маздака, великого революционера зороастрийских времен: «Маздак стал шиитом»[131]

.

В некотором смысле революцией было само возникновение ислама. Она началась как вызов старой власти и старому мекканскому порядку. Ее успех опрокинул и то, и другое, и заменил первую Пророком и его сподвижниками, а второй — исламом, но не как религией в современном узком смысле слова, а в более широком исламском понимании — новым общественным и политическим строем, во многом существенно отличавшимся от старого.

Согласно традиционной биографии, пророк Мухаммад начал свою деятельность в Мекке как вождь оппозиции, и некоторое время вел борьбу против укоренившейся среди его народа и в его родном городе власти. Когда его положение противника правящей верхушки стало невыносимым, он перебрался в другой город, Медину, чем ознаменовалось наступление новой эры. Там он сформировал правительство и собрал армию, и, в конце концов вернувшись, силой сверг и упразднил прежний порядок. В этом, как и во всем остальном, Пророк считается образцом поведения.