Испанская дивизия — союзник Третьего рейха, 1941–1945 гг.

Где великое множество находившихся здесь сокровищ? Уничтожены? Или вывезены в Германию? Знакомый с юности дворец предстает в прахе, в пепелище, в удручающем разорении.

Мы идем дальше. В залах, примыкающих к Зубовскому флигелю, — вонь и смрад, в них гитлеровцы устроили себе казарму. Окна прикрыты неокоренными бревнами, напиленными из тех же парковых вековых деревьев. Снаружи к флигелю примыкают блиндажи…

Мы выходим из дворца молчаливые, удрученные»[503].

Оставили следы своего пребывания и испанские солдаты. Это были надписи и рисунки: «Длинный флигель Циркумференции завален навозом, двери из комнат в коридор вырваны, в каждой из комнат — стойло для лошадей.

Это сюда указывала стрелка у Третьего пруда, на которой написано по-испански: „Caballos alpaso“[504]

и намалевано изображение лошади. Бродяги из испанской эсэсовской „голубой дивизии“ устроили здесь конюшни!

Череп и скрещенные кости на камне под кружевными воротами, у въезда на Дворцовый плац со стороны Зубовского флигеля. Это, по-видимому, „памятник“ лошади какого-нибудь из именитых испанских фашистов»[505].

Не менее страшная картина предстала перед журналистом и в Павловске. Ему бросились в глаза следы пребывания здесь не только немецких, но и испанских оккупантов: «И по милой с юности сердцу заветной дороге выезжаем из Пушкина в Павловск. Мы не узнаем ее: все то же разорение, что и везде! Изрублены на топливо, растасканы на блиндажи, взорваны дома. Посечены немецкими топорами кедры, лиственницы, горные сосны в парке. Спилены, подорваны аллеи лип. Весь Советский бульвар минирован. Гитлеровцы не успели убрать остерегающие надписи: там и здесь, среди опутавшей бульвар колючей проволоки, читаем немецкие и испанские обозначения: „Minen!“, „Atention minas!“

На одном из уцелевших каменных домов на Слуцком шоссе черными буквами размашисто намалевано: „Villa Asturies“. Здесь происходили оргии фашистских молодчиков господина Франко, который напрасно старается уверить цивилизованный мир в том, что Испания не имеет никакого отношения к Восточному фронту»[506].

На следующий день в Пушкин приехала группа ленинградских писателей. Среди них была и Ольга Берггольц: «Жгучая обида рванула сердце: я вспомнила вдруг, как тогда, до войны, мы, хозяева, входили в этот дворец, надев войлочные туфли… Мы боялись царапинку на полу оставить, мы лелеяли его… Товарищи, наш чудесный дворец разбит, разрушен! Чужеземцы, пришельцы, захватчики осквернили и разорили его. Только стены остались от него, а внутри все обвалилось, сквозь дыры окон видны кирпичи, скрученные балки, разбитые камни. Почти ничего не уцелело внутри дворца. Из дверей большой анфилады с их неповторимой позолоченной резьбой немцы устраивали потолки в своих землянках, настилали их вместо пола. Мы видели это сами. В комнатах дворцового подвала, где жила испанская „Голубая дивизия“, мы видели обломки драгоценной резьбы. Видимо, здесь жил какой-то „любитель изящного“. Сюда было затащено пианино, а на крышке пианино лежал срубленный с карниза золотой купидон»[507].

Испанские надписи и граффити бросались в глаза научным сотрудникам музеев, которые в первые недели после освобождения пытались определить уровень ущерба, нанесенного войной пригородным дворцам. Анатолий Михайлович Кучумов (будущий первый почетный гражданин города Павловска) писал своим коллегам, эвакуированным в Новосибирск, о том, что предстало перед его глазами. Из его письма 29 апреля 1944 г.: «Спускаемся в нижние помещения галереи Екатерининского дворца. Вонь… грязь, тряпье и бутылки. Здесь жили испанцы. В коридоре устроена своеобразная капелла. У поперечной стены поставлены золотые колонны, снятые с иконостаса церкви, на них чаша и скрижали Моисея, между колонн резное сияние тоже с иконостаса, вокруг него целый хоровод ангелочков-амуров с карнизов церкви. Стоило для этого ломать чудную отделку Растрелли!»[508]

.

С результатом пребывания испанских солдат в Пушкине и Павловске пришлось работать не одному поколению советских, а затем российских реставраторов. Нельзя сказать, что эта работа завершена даже на сегодняшний день.

Голубые русские

На Панковском немецком военном кладбище под Великим Новгородом есть испанский уголок. На стеле надпись на трех языках: «Павшим испанским военнослужащим Голубой дивизии. 1941–1944». Когда читаешь иностранные фамилии на плитах, расположенных вокруг памятника, глаз вдруг цепляется за что-то более привычное: Гончаренко Константин.

В рядах Голубой дивизии находилось немало белоэмигрантов, которые рассчитывали взять реванш за свое поражение в Гражданской войне: Николай Артюхов и Николай Барк, Петр Белин и Николай Болтин, Сергей Гурский и Борис Ильин — эти «испанские» фамилии можно перечислять еще достаточно долго. Их называли «русские», хотя среди них были украинцы, белорусы, грузины и татары.